Шпион в Юрском периоде

М. Горький, А. Белый, В. Брюсов, В. Ян, Л. Леонов, А. Толстой, Г. Шторм, А. Платонов, М. Булгаков, А. Чаянов, С. Буданцев, В. Маяковский, В. Шкловский, Е. Замятин, Всеволод Иванов, Н. Асеев, С. Бобров, А. Луначарский, М. Шагинян, В. Итин, И. Эренбург, Е. Зозуля, В. Каверин, Б. Лавренев, В. Катаев, Л. Никулин… И кто‑то еще будет утверждать, что фантастика — низкий жанр!.. В нем очень неплохо поработали такие крупные ученые, как академик В. А. Обручев, этнограф В. Г. Богораз–Тан, геолог П. Л. Драверт, энтомолог Н. Н. Плавильщиков, героические летчики Г. Байдуков и М. Водопьянов. Что уж говорить о Константине Эдуардовиче Циолковском, если даже Александра Михайловна Коллонтай, не последний партийный деятель нашего государства, опубликовала в 1920 году в журнале “Юный пролетарий Урала” фантастический рассказ под авангардистским названием “Скоро”. Ветераны Октябрьской и Мировой революций, встретившись через полвека, с удовольствием, но и с грустью вспоминают дни революционных боев, принесших наконец счастье человечеству…

Фантастика — это мир,

в котором нам хотелось бы жить,

в котором мы никогда жить не будем

и в котором, как ни странно, мы живем постоянно…

В маленькой чайхане под безумным азиатским небом мы вспомнили профессионалов — Александра и Сергея Беляевых, Григория Адамова, Александра Грина, Лазаря Лагина, Якова Окунева, Михаила Гирели, Виктора Гончарова, Александра Абрамова, Владимира Орловского, Валерия Язвицкого. Чтобы только их представить, нам понадобится триста листов, помрачнел Гацунаев. Но разве мы обязаны представлять именно всех? — возразил я. В Антологию должны войти произведения тех, кто действительно оставил след в фантастике. Одно дело, скажем, Александр Беляев или Алексей Толстой, а другое — та же Александра Михайловна Коллонтай.

— Остановись, — сказал Гацунаев. — Ты все запутаешь.

Он был прав. Не знаю ни одного критика, который разобрался в том или ином явлении вовремя. Что, например, сообщала Литературная Энциклопедия, выходившая в 30–е годы в СССР, о писателях, чьи произведения уже тогда, без всякого сомнения, могли украсить любую Антологию?

О Михаиле Булгакове: “…Не сумел ни оценить гибели старого, ни понять строительства нового. Его частые идейные переоценки не стали поэтому источником большого художественного творчества”.

О Сергее Буданцеве: “…Вопрос о подчинении подсознательного организующей воле далеко не всегда решается писателем в классовом пролетарском духе”.

О Евгении Замятине: “…Творчество Замятина приобретает с развитием нашего социалистического строительства все более и более остро выраженную контрреволюционную направленность”.

Об Александре Грине (всегда одно и то же): “…Талантливый эпигон”.

Об Андрее Платонове: “…Обнаружил ряд идеологических срывов в своих произведениях”.

О Сергее Григорьеве: “…Не справляется с современными социальными заданиями”.

О Якове Окуневе: “…Создал ряд идейно расплывчатых произведений на случайные темы”.

Цитировать можно еще, и еще.

Но зачем? Ведь само понятие фантастика в той же Литературной Энциклопедии толковалось недвусмысленно: “Изображение неправдоподобных явлений, введение вымышленных образов, не совпадающих с действительностью, ясно ощущаемое нарушение художником естественных форм, причинных связей, закономерностей природы”.

Неправдоподобных…

Не совпадающих…

Вымышленных…

И хотя в заключении статьи, написанной Б. Михайловским, говорилось, что все же “…в рамках литературы социалистического реализма можно мыслить материалистическую фантастику, фантастику как художественную форму с реалистическим содержанием”, на деле вся советская критика, как правило, встречала появление фантастических произведений враждебно. Ведь речь, черт возьми, шла о создании Нового человека.

Ольга Форш в знаменитом романе “Сумасшедший корабль” так рассказывала о поэте, задумавшемся о будущем: