Шпион в Юрском периоде

Так выходило, что время от времени рядом со стариком Беллингером, которого я охраняю, появляются какие‑то люди. Пришаркивая, чуть волоча левую ногу, потягивая дерьмовую сигару, я неторопливо обходил вверенное мне хозяйство. Если за мной наблюдают, пусть видят — никакой опасности я не представляю. Обыкновенный наемный работник, умеющий разжечь огонь в камине, приготовить обед, присмотреть за домом и садом. Хромой, медлительный. В рекомендации, написанной доктором Хэссопом (когда‑то он знал Беллингера), особо подчеркивались мое трудолюбие, моя сдержанность, умение поддерживать непритязательный разговор. Впрочем, последнее не понравилось Беллингеру. “Ты знаешь, что такое электричество?” — недоброжелательно спросил он. — “Представления не имею, сэр”. Это его успокоило. “Я боялся, что ты знаешь, — сказал он. — Я встречал столько людей, утверждавших, что они все знают об электричестве, что не выдержал бы еще одного”.

Беллингер не походил на знаменитого писателя.

Короткие седые волосы, худые плечи, не слишком выразительный рост — в фигуре Беллингера угадывалось что‑то уклончивое. Он как бы хотел слиться с окружающим, стать такой же его незаметной частью, как низкое кресло, в котором он любил сидеть, как звон цикад в траве, как протоптанные в саду дорожки. И только глаза выдавали неистовое ожидание. Когда он впервые взглянул на меня, я даже испугался — не узнал ли он меня? Этого никак не могло быть, мы с ним никогда и нигде не пересекались, но неистовое ожидание в его глазах пугало. “Айрон Пайпс?” Я кивнул, неловко переступив с ноги на ногу. “Приехал на своей машине?” — “К сожалению, нет. Я добирался на поезде, потом пешком”. — “Это хорошо. Я бы не позволил тебе держать машину. Ты вообще не должен держать ничего лишнего. Я не люблю чужих вещей”.

Я кивнул.

Я хотел, чтобы Беллингер уверовал в мое умение “поддерживать непритязательную беседу”.

— Твое дело — следить за порядком в саду и в доме, — объяснил он. — Ты никого не должен пускать на территорию виллы. Это частная территория. И сам не должен болтаться у меня под ногами. Терпеть не могу людей, нарушающих гармонию.

Не знаю, что он называл гармонией. Может, заросший запущенный сад. Или дубовую рощицу. Или мрачную бетонную стену. Или глухие металлические ворота и требующие ремонта хозяйственные пристройки. Бывший (теперь покойный) садовник Беллингера, похоже, слишком буквально воспринимал слова о гармонии — узкие аллеи занесло жухлой листвой, стволы дубов тронуло пятнами лишайников, канавы заросли зеленой дрянью, а что касается роз, то они не просто одичали, они впали в полную дикость, оплетая все вокруг колючими ветками.

И в центре этого одичавшего мира, как паук в паутине, сидел Беллингер.

Нет, не паук.

Скорее как одуванчик.

Обдутый всеми ветрами времени, но все еще крепкий.

“Генерал” и “Поздний выбор” — эти его романы претендовали в свое время на Нобелевскую премию. Но старик премию не получил. Журналисты и критики, как когда‑то Герберта Уэллса, упрекали Беллингера в “социальном легкомыслии”, намекали на некие пятна в его биографии, как‑то связанные с годами войны, проведенными писателем в Европе. В результате Беллингер разразился серией статей — крайне оскорбительных для читателей, для журналистов, для Нобелевского комитета.

Зато от него наконец отстали.

А потом он исчез.

Разумеется, он не был первым человеком, выбравшим тишину и уединение, зато он оставался очень известным человеком и время от времени журналисты пытались добраться до виллы “Герб города Сол”.

Мне не понравилось отношение Беллингера к оружию.

Иногда, сказал он, объясняя основные правила своего существования, хитрюги–журналисты пытаются вести съемку с вертолетов. Так вот, у него в кладовых стоят охотничьи ружья, среди них есть очень приличный калибр. “Не стесняйся, Айрон Пайпс, — сказал Беллингер, — твое прямое дело отгонять от виллы все живое — от ворон до вертолетов”. Ответственность он берет на себя.

Я молча кивнул.

— Я вижу, ты не болтун, Айрон Пайпс, — заметил Беллингер хмуро. — Шрам на щеке, это откуда? — Он так и впился в меня выцветшими белесыми глазками. — Любишь подраться?

Я туповато спросил:

— Зачем?

— Ну как! — Беллингер неожиданно рассердился. — Иногда приятно помахать кулаками. А уж начал махать, останавливаться нет смысла. Вот, скажем, навалилась на тебя толпа, что ты будешь делать?

— Объявлю сбор пожертвований, — туповато ответил я. — На благотворительные цели.

— Вот как? — Я сильно разочаровал Беллингера. — Чем реже ты будешь попадаться мне на глаза, — сказал он, — тем лучше.

2

“Герб города Сол”.

Название виллы ассоциировалось с утопиями.

Маленькая уединенная утопия Беллингера… Что‑то из Платона или Кампанеллы… Но больше из Платона… Кто пустил утку о его высокой гуманности? Ну да, государство будущего, глубокая философия, торжество свободных умов… Но искусство регламентировано жесточайшей цензурой. Но музыка ограничена струнными инструментами. Но армия слепа и беспощадна. Но женщины — конечно, предмет распределения. Вот и все счастливое будущее.

Ладно.

Меня интересовал не Платон.