Штирлиц, он же Исаев

– Данные наружки, посылка с бриллиантами – мы ее перехватили в посольстве; показания сестры Оленецкой, которая от Яши эту посылку приняла, – негромко, по-прежнему не поднимая головы, ответил Роман, – данные ревизии. Если Маршан подтвердит, что у него с братом была связь, – цепь замкнется. Карл привез план операции, которую мне предложено провести…

Роман положил голову на подоконник и стал молча раскачиваться из стороны в сторону, и плечи его временами начинали трястись, и тогда он еще крепче прижимался лбом к холодному белому подоконнику.

– Роману предстоит сыграть смертельный спектакль, – сказал Карл. – Ошибись он хоть в мелочи – его уберут и дело в Москве провалится. Он должен сыграть предателя. Он предает дело во имя брата. А ему надо, помимо всего, получив улику, заставить Маршана торговать с нами, покупать камни по ценам западного рынка… Так-то вот…

Ночью, перед тем как уйти к границе, Исаев встретился с Шороховым. Они увиделись за городом на маленькой проселочной дороге возле Выру. Шорохов должен был довезти Исаева до крохотной деревушки, где уже ждала лодка связников.

После того как они все обговорили, Исаев сказал:

– Со мной в камере сидел Никандров…

– Знаю. Сволочь, контра, воронцовский дружок…

– Верно. Он мог бы, конечно, работать на Неуманна, но помогал он мне.

– Ну и что?

– Я бы просил предпринять шаги к его освобождению.

– Хотите отблагодарить за то, что он не был полным негодяем?

– Вы его книги читали?

– Нет.

– Вот видите… А ведь он талантлив.

– Бунин с Савинковым тоже не бездари. А Куприн?

– Это наша с вами революция, она любима и вами и мною. Куприн ее примет позже. Возможно, Бунин с Савинковым тоже. Хотя вряд ли, ибо они отринутые политики, а политик не прощает никогда и ничего тем, кто его отстранил от политики… Писатель, ученый, художник – другое дело. Репин, кстати, не в Питере живет, а у Маннергейма. Если Куприн ставит себя в положение Ивана, не помнящего родства, то мы, пролетарская диктатура, делать этого не имеем права: потомки не простят. А что касаемо нас, так, между прочим, товарищ, мы до сих пор живем под шатром великой русской культуры девятнадцатого века… Как ни крути, Толстого или Достоевского в класс-гегемон не затащишь – обсмеют.

– Помогать вражинам? Это что-то новое. Не знаю, я дома не был год, может, не уловил новых веяний…

Исаев поглядел на сильное, скуластое лицо Шорохова, закурил.

– Зря вы эдак-то, – сказал он, глубоко затянувшись, – впрочем, я вас ни в чем не виню. У нас есть какая-то странная отличительная черта: мы все, когда спорим, считаем, что именно «я», а не «он», понимаю проблему лучше и точнее и «я» люблю родину, а если «он» оспаривает мою точку зрения, значит, «он» ее не любит. Нет?

– Я не считаю, что вы меньше меня любите родину.

– Спасибо.

– Да что вы улыбаетесь все время?!

– А что – плакать? Дети у вас есть?

– Трое.

– Учатся?

– Старшая пошла в школу.

– В букварь к ней не заглядывали?

– В палочках и кружочках сама разберется.

– Палочки, мне кажется, в учебнике арифметики. Нет?

– Верно, в букваре слоги у них.

– В букваре и стихи напечатаны. Помещиков: Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Батюшкова, Фета и даже воспитателя царя Жуковского. По кровососам помещикам детей учим любви к родине. Каково?

– Ничего, новые поэты вырастут.

– На чем? Из ничего не будет ничего. Сначала люди научились складывать два плюс два, а уж после пришли к интегралу. Мы теперь с вами хозяева, и негоже нам терять таланты, они будут нужны вашим детям.

Шорохов недоуменно пожал плечами:

– Хлопотать за вражину?

– Он русский писатель.

– Он контра.

– Бросьте вы, право слово… Издательства в наших руках, типографии – тоже. Тот солдат страшен, у кого в руках винтовка. Ну, поругает Никандров диктатуру большевиков, ну, поплачется в жилетку знакомым. Ничего… Пройдет время, осмотрится, прикинет соотношение ушедшего невозможного с возможным будущим, а там – кто знает… Жизнь – штука загадочная, равно как и творчество. Словом, просьбу мою, пожалуйста, выполните.

– Вы убеждены, что правы?

– Убежден.

– А я нет.

– Но вы доводов разумных не выдвинули. «Вражина», «контра», «людей разлагает»… Это не довод. Врожденных преступников нет, обстоятельства делают людей врагами либо союзниками. Теперь, когда мы победили на фронтах, следует попробовать сделать художников наших если и не друзьями, то хотя бы союзниками.

– Милюкова тоже? Совсем не дурак ведь дедушка.

– Снова вы на политика выходите!

– Тем не менее я остаюсь при своей точке зрения. Рабочий имеет фунт хлеба, крестьянин мрет с голоду, а всяким там литераторам и академикам пайки дают… А они – нож в спину, да еще с поворотом, чтоб побольней было.

– Товарищ Шорохов, писать книгу потяжелей, чем родить. Художник Иванов «Явление Христа народу» писал всю жизнь.

– Кого, кого явление?

– Христа.

– Мог бы и вовсе не писать. Держитесь, снова яма.

– Значит, мог бы и не писать? – усмехнулся Исаев. – «Учиться, учиться и еще раз учиться» – чьи это слова?

– Ленина.