Шуйский, проданный князь (СИ)

  - Вообще-то мы едем погостить ко мне в имение за много верст отсюда. Но сначала - город. К маме. Как и обещал.

  Сорванец не обманул - дом, который снимала получившая свободу бывшая жена вреднейшего князя Шуйского, стоял за краснокирпичной водокачкой, напоминавшей раздутый минарет. Почему тогда строились эти красные башни во всех российских городах, позже будут ломать головы потомки, защищая диссертации по архитектуре начала прошлого века. А пока водокачка служила важным ориентиром.

  Карета подкатила к дому. Звонок колокольчика, топот ног, дверь открылась, на пороге - кухарка.

  - Барыни нет. Уехала - сказала она, вытирая мокрые руки о передник.

  - А куда? Она не говорила? Сын очень хочет с ней повидаться, мы проездом в городе, объяснил Потоцкий.

  - Ни куда, ни когда вернется - ничего не сказала, не знаю. Обычно она в эту пору с визитами разъезжает или кофейничает у агрономши. Если к спеху, поищите ее.

  - Нет, очень торопимся, буквально полчаса в запасе, не больше. Поезд уходит.

  - Жалко - растерянно улыбнулась кухарка, но я барыне непременно скажу.

  - Жалко - растерянным голосом протянул Шуйский. Очень хотел маму увидеть...

  Потоцкий ничего не сказал. Карета поехала дальше.

  - А разве мы не домой едем? - удивленно спросил Шуйский, смотря в окно, или не по той дороге?

  - Не домой. Сначала в губернский город, к вокзалу подъедем, возчика отпустим, на поезд сядем. Ты уже ездил на поезде?

  - Нет.

  - Вот и славно, проговорил про себя Потоцкий, будет ошаленно разглядывать новенький вокзал, носиться, расспрашивать, потом бархат щупать в вагоне Варшавской железной дороги, забудет думать про дом. Новые впечатления перевесят. А дальше уж как-нибудь само образуется. Лгать я не хочу, но и резко признаваться тоже не выход. Поймет, что ради его же блага...

  Долгая дорога действительно увлекла мальчика. Он ничего больше не спрашивал, а только крутил головой. В поезде они заняли роскошное купе 1 класса. Когда к ним кто-нибудь заходил, Потоцкий разговаривал по-польски, давая понять, что этим поездом и в этом купе он ездит часто, и все кругом - его знакомые. Шуйский не понимал ни единой польской фразы, но не огорчался. Все казалось ему интересным путешествием, не обещающим ничего, кроме радости. В вагоне барышни и дамы поочередно тискали "паныча", угощали зефиром, дорогими шоколадными конфетами, вафлями.

  Магнат отвечал за него - "дзенькую, пани", уверяя, что перед ними - ангельски застенчивый мальчик. И впрямь он вел себя идеально, во все вглядываясь, всем улыбаясь.

  Наконец они сошли на небольшой станции, где Потоцкого уже ждал свой экипаж. В дороге молчали. Растилась поля, леса и поселки.

  - Чья это земля? - полюбопытствовал Шуйский.

  - Моя.

  Больше он ничего не спрашивал.

  ... - Нет! - отчаянно завизжал мальчик, нет! Мой отец не мог так поступить!

  Потоцкий неожиданно отпрянул, ожидая, что тот маленьким стремительным зверьком вцепится ему в голову, начнет царапаться или расколотит старинную вазу. Но Шуйский резко обернулся и выскочил из комнаты. Плакать побежал, с грустью, не ощутив никакого злорадства, подумал граф. - Пусть поплачет, что еще ему остается? Детские слезы забываются быстро.

  А он несся по заросшему изумрудному склону куда-то вниз, к тонкому ручью, надеясь там, в одиночестве и тишине, забыть свое горе. Упав горячим лицом в колючую осоку, несчастный проданный ребенок оказался в странном оцепенении, какое встречается лишь у помешанных. Он ничего не слышал, кроме биения сердца и шума в ушах, не заметил, что на кончик левого уха села большая синяя стрекоза с прозрачными крыльями, что совсем рядом, у самых ног, медленно переливается чистая холодная вода, а дальше поют молодые жабы. Юный Шуйский просто старался не думать о родителях, где-то глубоко в сердце держа, что отец его - человек полубезумный, злой, или не злой, но крайне черствый, везде о нем говорят дурно, а мать предпочла уехать, долго, очень долго не появляясь, и, наверное, совсем забыла о нем. Привыкнув ездить от родственников к родственникам, мальчик не поразился, попав сначала в карету магната, а после отправившись с ним на варшавском поезде в далекое имение. Его часто забирали из дома, ничего не объясняя и не позволяя спрашивать, сажали на тарантас. Графа Потоцкого Шуйский воспринял очередным дядей, коему его сплавил отец, как сплавлял на зиму тете Ане. Первые подозрения закрались только тогда, когда граф дал вышитый платочек: у Шуйских был другой герб. Но, наверное, то очень дальний родственник, из Польши, успокоил он себя.

  Оказалось, зря. Тихая легенда - отец отправил его погостить к загадочному, доселе незнакомому дяде, поправить здоровье и научиться польскому, а заодно латыни и французскому, без чего нельзя в гимназию, придуманная, греющая, умиротворяющая - разлетелась вдребезги.

  Ненавижу тебя, проклинаю всеми видами проклятий, кричал он, плача, добавляя услышанные от деревенских ребят слова, но слова кончились, а слезы оставались. Зачем вообще я в это верил? Зачем считал, будто я нужен отцу, что за его холодом скрываются хоть какое-то сочувствие и понимание?