Сибирь и каторга. Часть первая

Сибирь с его легкой руки не переставала, по образцам и примерам, давать из удалых разбойников авторов тюремных песен. Страшный не так давно для целого Забайкалья разбойник Горкин не менее того известен был как отличный песельник и юмористический рассказчик. Живя по окончании срока каторжных работ на поселении, он ушел весь в страсть к лошадям и на своих рысаках возил откупных поверенных, потешая их своими лихими песнями и необычайно быстрою ездою. С пишущим эти строки он охотно поделился рассказами о своих похождениях. Затем последние годы он приплясывал и припевал на потеху деревенских ребят, шатаясь по Забайкалью в звании нищего. Разбойник Гусев, бежавший из Сибири в Россию и ограбивший собор в Саратове, в саратовском тюремном замке сложил песню: "Мы заочно, братцы, распростились с белой каменной тюрьмой", которая ушла и в Сибирь. Сам Гусев, несколько раз бегавший оттуда, вновь, после саратовского грабежа, уже не пошел: его сгубило то же хвастовство разбойничьего закала и та же страсть к остроте и красному слову, которыми отличались и предшественники его. Когда он приведен был на саратовскую торговую площадь и палач хотел привязывать его ремнями к кобыле, Гусев, обращаясь к скамейке, закричал на весь собравшийся народ: "Эх, кобылка, кобылка! вывозила ты меня не один раз, ну-ка, вывози опять!" — "Нет, Ив. Вас, — заметил палач, — теперь она тебя не вывезет!" И сдержал слово: Гусева сняли с эшафота мертвым.

Известный малороссийский разбойник Кармелюк был также поэтом и автором не разбойничьих, но элегических песен, сложенных на родном ему языке. Он «шалил» на Волыни, долго не давался в руки властей и, наконец, убит был своею коханкою, которая подкуплена была соседним помещиком.[90]

Ой ты, Кармелюк, по свету ходишь,Не едну дивчину с ума сводишь,Не едну дивчину, не одну вдовуБелолицу, румяну ще-й черноброву!Ой ты, дивчина, ты чорнявая,

Ой де-сь ты мине приваду[91] дала?Бо дай ты так знав з синей до хаты,А як знаю чим чаровати:Ой у мене чары оченьки кари,А в мене отрута[92] в городе рута!Пишов Кармелюк до кумы в гости,Покинув платья в лесе при мосте:— Ой, кумцю, кумцю, посвоимося,[93]

— Дай горилочки да напиемося."Ой раду, раду, ходим до саду,Нарвемо грушок повен хвартушок,[94]Сядемо соби под яблонею,Будем пити мед за горелкою,Прийде, чорнява, пидем гуляти!"— Скажи ж, дивчина, як тебе звати,

— Що б я потрапив[95] до твоей хаты!"А мене звати Магдалиною,А моя хата над долиною,А моя хата снопками шита[96]Прийди Кармелюк, хочь буду бита,Хочь буду бита — знаю за кого:Пристало серденько мое до твого!"Ой сам я дався з света сгубити

Що я и сказав куле[97] святите.Сама ж ты дала до двора знати,Шоб мене вбили у твоей хате!

Стихи 6-11 разговор с девушкой; Кармелюк идет к куме, у которой были тайные свидания его с девушкой; ст. 14–21 — разговор с кумою; ст. 22–29 — разговор с девушкою в доме; ст. 30–33 — песня от лица Кармелюка, жившего, по народному преданию, в начале нынешнего столетия. По образцам прошлых веков и по обычаям времен колиевщины, песня эта также намекает на гайдамака-характерника, знавшегося с нечистою силою и умевшего зачаровывать направленные на него пули. Освящать пули в противодействие чарам было в обычае у казаков времен колиевщины.}

В сибирских тюрьмах также сохранилась одна хорошая песня его, без сомнения, оставленная самим Кармелюком, так как он в Сибири был и отсюда убежал разбойничать на Волыни. На Волыни сохранилась о Кармелюке такая песня в народе:

Повернувся я з СибируНе ма мине доли.А здаеться, не в кайданах,Еднак же в неволе и т. д. (См. ниже.)