Сибирская эпопея XVII века

Ко времени прихода русских единственным народом, имевшим свою государственность, являлись татары разгромленного Ермаком «Кучумова царства», но патриархально-феодальные отношения к XVII столетию сложились и у некоторых других этнических групп, живших главным образом на юге Сибири: у кочевников верхнего Енисея (прежде всего киргизов и телеутов), бурят, дауров и дючеров. Видимо, на заключительных этапах разложения первобытнообщинного строя находились якутские и ханты-мансийские племена. Большинство же сибирских народов русские застали на различных стадиях патриархально-родовых отношений.

Самые отсталые формы социальной организации были отмечены у племен, живших в северо-восточном углу Сибири в наибольшей изоляции (у юкагиров и особенно чукчей, эскимосов, коряков и ительменов). Каменный век в материальной культуре дополнялся у них в области социальных отношений чертами матриархата вплоть до пережитков группового брака.

Жители этого региона, а также гиляки низовьев Амура принадлежали к числу палеоазиатов — древнейших обитателей Сибири. При этом чукчи, коряки и ительмены были родственны друг другу, а юкагиры и гиляки не имели в языке ничего общего пи с ними, ни между собой. Все они являлись остатками некогда широко расселявшихся в Северной Азии племен, ассимилированных и оттесненных говорящими на алтайских и уральских языках народами^[2].

Эти миграции происходили в сравнительно недавний исторический период (в I тысячелетии и. э.), главным образом в направлении с юга на север, и определялись превосходством хозяйственного потенциала народов, надвигавшихся на древнейших обитателей Северной Азии (которыми, по-видимому, являлись в основном протоюкагирские племена). Например, самодийские народы, сформировавшись как оленеводы в области Алтае-Саянского нагорья, расселялись на северо-запад, к бассейну рек Пура и Таза, ассимилируя жившее охотой юкагирское население. Не смогли противостоять юкагиры и тунгусам, распространившимся по всей Восточной Сибири из Забайкалья: те хотя и были охотниками, но обычно передвигались на оленях (верхом) и, как и самодийцы, знали железо. (Лишь у эвенов Охотского побережья к приходу русских преобладали каменные и костяные орудия.) Часть тунгусских племен была в свою очередь оттеснена и ассимилирована скотоводами-якутами, которые, видимо из Прибайкалья, проникли на среднюю Лену и оттуда продолжали расселяться по всем направлениям, ассимилируя юкагиров и эвенков [106, с. 308–336].

Более сильные сибирские племена не только оттесняли и поглощали более слабые, но в ряде случаев покоряли их с целью получения дани-ясака (нередко при этом сами являясь чьими-то данниками). Так, сибирскими татарами была подчинена часть хантов и манси; зависимое от себя население («кыштымов») имели енисейские киргизы, телеуты, буряты, в свою очередь подчиняясь монгольским и ойратским феодалам. Рабов, захваченных во время столкновений с соседями, имели почти все сибирские народы, включая находившихся на стадии патриархальнородового строя.

Кровавые внутренние (межродовые) распри, истребительные межплеменные войны, грубое принуждение по отношению к слабым родам и открытый их грабеж, оттеснение на худшие земли и ассимиляция одних народов другими — эти явления были неизменными спутниками сибирской жизни с незапамятных времен. Прийдя в Сибирь, русские не остановили протекавшие там этнические и социальные процессы, но уже в XVII в. оказали на них сильнейшее воздействие, ускорив одни, замедлив и видоизменив другие. Русское государство становилось новым, причем решающим фактором сибирской истории.

Глава 2. Присоединение к России

сибирских земель в конце XVI–XVII в.

Словно брешь пробил Ермак в стене, сдерживавшей напор колоссальных, пробудившихся в народе сил, — хлынули в Сибирь ватаги жаждущих свободы, суровых, но бесконечно выносливых и безудержно смелых людей… Они совершенно терялись в огромной стране, населенной воинственными племенами; многие отряды действительно исчезали бесследно, но другие. неожиданно всплывали на поверхность где-нибудь на новой, только что открытой реке, в богатых соболем краях, и — глядишь — уже стоит бревенчатый острожек на безлюдном высоком берегу… Игорь Забелин. Встречи, которых не было