Сидни Шелдон. Сорвать маску-2, или Молчание вдовы

– Я защищал друга, – возразил Джонсон. – Как и вы, док. Вы же защищали Брендона и Анну. Вы даже Гудмана были склонны защищать. Только разница между вашими друзьями и моими состоит в том, что мои постоянно рискуют своей шкурой, спасая кому-то жизнь, а ваши режут людей на ленточки за дозу кайфа и готовы отдать вас на растерзание психу, лишь бы он на них не накричал.

Никки молча моргала. Как бы жестко ни звучали обвинения Джонсона, они были правдивы.

– Имя Джерри Ковака вам что-нибудь говорит? – внезапно спросил он.

Никки силилась вспомнить, но тщетно.

– Я вам напомню. Джерри Ковак, детектив из отдела по борьбе с наркотиками. Он потерял жену, оставшись с маленькой дочкой. В начале двухтысячных он был арестован за нападение на одного дилера с довольно грязным прошлым. Судья дал ему двадцать лет.

– Ковак, – прошептала Никки. – Это тот, который избил молодого черного парня почти до смерти?

– Этот молодой черный парень, Келси Джеймс, на тот момент был лучшим толкалой района. За ним числилось несколько недоказанных убийств. Гадкий отморозок из тех, для кого нет ничего святого. А Джерри Ковак был отличным копом с прекрасным послужным списком, прекрасным мужем и отцом. В тот момент он пребывал в отчаянии, потому что потерял любимую жену, и превысил полномочия. Вы давали показания как эксперт и сказали, что Джерри находился в здравом уме и трезвой памяти. Вынесенный приговор раздавил Джерри.

Никки видела боль и ненависть на лице детектива, слышала горечь в его голосе.

«Он действительно думает, что правосудие совершило ошибку».

– Я вспомнила это дело, – ответила Никки, осторожно подбирая слова. – Очень печальный эпизод.

– Все могло кончиться иначе, но именно вы вбили гвоздь в крышку его гроба.

– Я имела в виду, печальный для всех, не только для Джерри Ковака, но и для пострадавшего и его родных.

– Ну конечно же! – горько сказал Джонсон.

– Скорбь – ужасное чувство. Поверьте, я знаю. Но даже скорбь никому не дает права избивать людей до полусмерти.

– Келси Джеймс был мразью. Он и все эти черные твари, с которыми он якшался. Вы называете меня расистом, док. А как думаете, откуда во мне это?

Никки покачала головой. Впервые Мик Джонсон по-настоящему открылся ей. Злой, грубый, вероломный человек, сердце которого болело за друга.

– Это ничего не меняет, детектив. Если человек стал злым, не так уж важно, откуда взялась его злость. Если вы совершаете дурные поступки, может ли дурное настроение служить оправданием? Ваш друг поступил дурно, очень дурно. Вот и все.

– Вот и все, – повторил Мик, потрясенно глядя на нее. – Боже, в каком милом черно-белом мире вы живете, доктор Робертс! Для нас, копов, вынужденных каждый день рисковать жизнью на улицах, все далеко не столь однозначна. Мир не черно-белый, в нем встречаются и серые цвета.

«Мы никогда не поймем друг друга. Он никогда не сможет взглянуть на реальность моими глазами, а мне всегда будет страшно увидеть мир глазами Джонсона. Но мы оба стараемся жить в соответствии с нашими взглядами», – подумала Никки и внезапно почувствовала, как гнев растаял, уступив место сочувствию.

– Зачем вы хотели меня видеть, детектив Джонсон?

Джонсон обвел ее лицо медленным взглядом, словно взвешивал каждое слово, которое собирался сказать, и, наконец, произнес:

– Я хотел попросить вас об услуге. Или будет лучше сказать, предложить сделку? Я спас вам жизнь. Быть может, вы захотите отдать долг.

– Если это в моих силах. Что за услуга?

– Джерри Ковак снова подал на досрочное. В следующем месяце у него будет слушание. Хочу попросить вас быть свидетелем защиты.

Никки застыла.

– Вы просите о невозможном, детектив. Вы же знаете, что я не могу.

– А я уверен, что можете.

– Ковак виновен в убийстве. Он был в полном сознании, он четко понимал, что творит. Мое мнение не изменилось. Простите.

– Дело не в том, виновен он или нет. Дело в милосердии. В милосердии к отчаявшемуся человеку.

Никки постепенно вспоминала детали дела Ковака. Детектив нанес жертве страшные увечья, лицо было изуродовано до неузнаваемости. Даже родные не сразу признали в пострадавшем Келси Джеймса. Ни о каком отчаянии не могло быть и речи. Изучая дело обвиняемого, Никки узнала, что он и в прошлом неоднократно превышал полномочия, особенно в отношении чернокожих. И это происходило еще до смерти жены Ковака.

– Мне действительно жаль. – Никки опустила взгляд. – Но я не могу сделать то, о чем вы просите.

– Я должен был этого ожидать. – К ее удивлению, в голосе Джонсона не было злости или презрения, только разочарование. – Боюсь, в этом случае я не смогу отдать вам копию файла ФБР с деталями дела Ленки Гордиевски, беременной любовницы вашего мужа, той самой, о которой вы тоже предпочли нам не рассказывать. Что ж, очень жаль.

Бросив на стол двадцатку, Мик Джонсон поднялся и пошел к выходу.

– Стойте! – окликнула его Никки.

Он не обернулся.

– Детектив Джонсон! Подождите, прошу вас.

Мик остановился и, повернувшись к ней, ухмыльнулся:

– Что такое? Мир обрел серые краски?

Джонсон выбрал единственный веский аргумент, и они оба это знали. Никки не понимала, плакать ей или смеяться.