Сияющий Алтай. Горы, люди, приключения

Цанат выпил с устатку рюмку виски и стоит теперь, греется и сушится у огня. От его мокрых штанов идет густой белый пар, вокруг глубокая морозная ночь.

Горелая тайга

Наутро выезжаем дальше. Прямо дороги по Калбакае нет, одно сплошное топучее болото, поэтому делаем большой круг вокруг заболоченного озера Кельтура. Обогнув его, поднимаемся на гору, окруженную с трех сторон тремя разными водоемами: Кельтурой, истоками Кумурлы и Каракема. Снова выпрыгивает из зарослей карликовой березы и скрывается в лесу косуля. Мы карабкаемся по лесу крутым склоном.

Ближе к вершине горы начинается горелая тайга. Она сгорела несколько лет назад, от удара молнии. Сначала занялось одно дерево, от него все другие, и в результате полностью сгорел густой и обширный, высокий кедрач. Лес уцелел только ниже по горе, вся же вершина выгорела целиком.

Когда случается пожар, выгорают сразу большие площади тайги. Сильный ветер несет огонь по кронам, все ревет и пылает, звери в панике бегут от огня. Кедр, его хвоя и ветви, смолистые, вспыхивают сразу как порох, опаляя все вокруг.

Первый год после пожара лес стоит как бы полуживой. Зеленеет и желтеет на мертвых ветвях длинная кедровая хвоя, на черных обожженных огнем стволах еще держится кора. Но уже начинает свою разрушительную работу жук-короед. Все стволы покрываются глубокими черными дырами, и серые жуки с длинными усами внутри, под корой, выедают мягкие слои древесины

На второй год хвоя уже опала, горелые ветки стали хрупкими, высохли, побелели, самые тонкие из них ломает и сбрасывает в траву ветер. Черная кора начинает отваливаться, большими тяжелыми щитами, от гладких стволов цвета слоновой кости. Горелая тайга становится черно-белой. Белые стволы и узорчатые белые ветки светятся на фоне остаточных ошметков черной, как сажа, коры. А летом этот слоново-сажистый бурелом накладывается на мягко-салатный цвет влажного мха и синие небеса наверху.

Пройдет еще несколько лет – и от веток не останется и следа. Мертвые кедры стоят телеграфными столбами, на них наколото небо. Нет уже и коры, но стволы теперь потемнели от ветра и дождей и кажутся издалека черными. Пройдут еще десятки лет, попадают и подгнившие у корней телеграфные столбы, а их место постепенно займет молодой кедровый лес, поднявшийся, исподволь, из горельника. Так не спеша, десятилетиями, крутит природа свое колесо времен.

Мы на вершине горы в черно-белую пору горелой тайги, когда стволы под опавшей корой еще теплые, как топленое молоко, и цвета слоновой кости. Высота 2260 м, внизу ущелье Каракема, дует ветер, мы жуем вяленое маралье мясо на коротком привале. Проводники в свои бинокли выглядывают зверей. Каракем убегает далеко влево и вниз, к Чулышману.

– Здесь есть северные олени, – говорит Женя.

– Откуда? – удивляюсь я. Никогда до того не слышал, что на Алтае есть северный олень.

– Не знаю откуда. Но точно есть, видел сам, – говорит Женя.

Дальше мы спускаемся горелым лесом к верховьям Каракема, проезжаем невысокий перевал Неожиданный (водораздел Каракема и Кумурлы). Дальше, над озером Недоступное, движемся вдоль Калбакаи до самой ее верхней долины с множеством озер. И почти везде наш путь идет горелой тайгой. Много же лет уйдет на то, чтобы она восстановилась!

Манул

– Манула трудно увидать! – Цанат сидит вполоборота на своем коне и рассказывает мне про редкого кота алтайского высокогорья.

Мы едем, не спеша, по золотой Сайлюгемсой степи, вся каменистая поверхность которой издырявлена тысячами нор сусликов, пищух и сурков.

– Вот здесь самые его места и есть, – продолжает проводник, – сам погляди, сколько вокруг корма для него. Он ведь питается в основном мышами да пищухами или молодого сурчонка может задавить. А еще птиц хватает, когда подкрадется. Словом, жрет все что ни попадется, даже саранчу ловит и жует, когда бескормица.

Я никогда не видел манула в природе, и мне интересен рассказ Цаната.

– Он живет в этой степи, да? А сам ты их видел, Цанат?

– Да, они живут здесь по степи. Я их встречал, конечно. Хотя вот, может быть, мы сейчас с ним рядом проезжаем, а не видим его. Манул, когда вот так вот едешь близко мимо него, прижмется к земле, спрячется за камень или заползет в сурочью нору, замрет – и не заметишь его сроду. Шерсть у него серая, в полоску – как такого разглядишь среди камней.

– А если собака с собой?

– Ну, если собака, то тогда да, конечно. Собака манула сразу учует и кинется на него.

– А он с ней справится? С собакой-то?

– Да нет, не справится, если только в нору от нее не сбежит. Много их давят собаки бродячие, потому и мало манула нынче стало. А еще он в петли попадается браконьерские. И так-то у него жисть тяжелая. А тут еще люди, собаки…

– А почему тяжелая?

– Ну, подумай сам. Лето здесь короткое, а зима долгая и очень холодная. Ветра страшные, земля мерзлая. Сурки и суслики зимой спят, а пищухи больше по норам своим сидят, сено жуют. Птиц тоже зимой меньше, насекомых вовсе нет. Вот коту и трудно зимой прокормиться. А еще его волки жрут, филины с неба нападают. Тяжелая жисть у них.