Сила обстоятельств: Мемуары

* * *

Часто, гуляя по воскресеньям с Сартром по набережным за Пантеоном, в Менильмонтане, мы сетовали на то, что возраст притупил нашу любознательность, а ведь нам предлагали грандиозные путешествия. Оказавшись проездом в Париже, Франки, директор самой крупной кубинской газеты «Революсьон», пришел ко мне с несколькими друзьями, один из которых говорил по-французски. С черными усами и волосами, чрезвычайно испанского вида, этот человек убежденно заявил, что наш долг собственными глазами увидеть революцию на марше. Мы с большой симпатией относились к Фиделю Кастро, и тем не менее предложение Франки, с которым Сартр тоже встретился, оставило нас почти равнодушными. Бразильцы приглашали нас приехать в их страну следующим летом, и мы отреагировали не лучше. «Я спрашиваю себя, — сказал мне Сартр, — не усталость ли наших тел останавливает нас скорее, чем моральная усталость». Такое объяснение казалось ему более правдивым и более оптимистичным, нежели другое, и безусловно, боязнь, как бы он не переутомился, обуздывала мои желания. Была и другая причина нашей апатии: Алжирская война заслоняла нам горизонт. Однако остальной мир существовал, и нам не следовало терять к нему интерес. Франки говорил правильно: кубинский опыт касался и нас.

Когда в середине февраля мы полетели туда, отношения между Кубой и США были напряженными, американский посол отбыл в Вашингтон. Испанский посол тоже покинул Гавану после того, как мертвецки пьяный ворвался на телевидение, которое, по его словам, оскорбляло Франко. Связи Кубы с Советским Союзом укреплялись: Микояна только что принял Кастро. Это было прекрасное февральское утро, я смотрела, как подо мной разворачивается точный рисунок и простые краски географической карты; Жиронда атласов несла свои мутные воды от Бордо до зеленеющего океана; снег покрывал Пиренеи, слегка наклоненные к уже весеннему морю; и совсем близко — Мадрид, до сего дня такой далекий. Сартр, не ступавший в этот город вот уже тридцать лет, встретился с ним без радости. В три часа пополудни все магазины были закрыты, шел дождь, редкие прохожие показались Сартру хмурыми и плохо одетыми. «Нет ни малейшего желания воображать, что у этих людей в голове», — сказал он в кафе на Гран Виа, где мы пили мансанилью. На следующий день в Прадо он снова увидел картины Гойи и Веласкеса.

И мы направились в Гавану. В самолете мы с трудом разбирали статьи в кубинских газетах, и я временами дремала. А проснувшись, увидела совершенно новое море, острова, затем берег и зеленую долину, где росли пальмы.

Суматоха приезда: не прошедшая боль в висках, шум в ушах и внезапно палящее солнце, букеты, комплименты, вопросы со всех сторон («Что вы думаете о кубинской революции?» — спросил Сартра один журналист. «Я приехал узнать это», — отвечал Сартр) и вовсе незнакомые лица.

На следующий день усталость прошла. После Мадрида, после Парижа, под голубыми небесами, в ласковом сумраке ночи радужное веселье вспыхивало, словно чудо. Обсуждения, визиты, информационные заседания редко носили официальный характер; наши гиды, наш переводчик очень скоро стали друзьями. Всего несколько минут скованности, а дальше наша трехдневная поездка с Кастро прошла в непринужденной обстановке. Погружаясь вместе с ним в приветливый жар толпы, мы обретали давно утраченную радость. Мне нравились простые, широкие кубинские просторы: нежная зелень полей сахарного тростника сливается с густой зеленью пальм, венчающей высокие серебристые стволы; я с изумлением увидела коров, пасущихся у подножия этих деревьев, образ которых был связан для меня с пустыней. Каждый раз в газетах появлялись фотографии Сартра в обществе Гевары, Хименеса, Кастро; после выступления на телевидении все стали узнавать его. «Сартр, это Сартр!» — кричали нам вслед водители такси. Мужчины, женщины останавливались; раньше они ничего не знали о нем, даже имени его не слыхали, их порыв обращен был к человеку, на которого Кастро указывал как на своего друга, и они воочию давали нам увидеть степень его популярности.