Сила Слова в Древней Ирландии. Магия друидов

Понятие вечной славы, которая отчасти может быть названа эквивалентом бессмертия, принадлежит к древнейшему слою индоевропейского поэтического языка. «Мы убеждены, – пишет, например, Э. Бенвенист, – что понятие славы является одним из самых древних и неизменных в индоевропейском мире – ведийское śravas, авестийское sravah– служат ему точными соответствиями и имеют в точности то же значение. Более того, поэтический язык сохраняет в греческом и ведийском одно формульное сочетание – гомер.

kléos áphtiton, вед. śravas aksitam ‘неувядающая слава’, обозначает высшую награду воина, ту “невянущую славу”, которой индоевропейский герой желает больше всего, за которую он готов отдать свою жизнь» [Бенвенист 1995: 278]. «Интересно, что мотив известности, славы является одним из излюбленных мотивов индоевропейской поэтической речи», – повторяют вслед за ним Вяч. Вс. Иванов и Т. В. Гамкрелидзе, отмечая при этом: «Можно предположить, что такую ‘славу’ приобретал человек, особо отличившийся в боевых походах и военном искусстве; это согласуется с представлением о древних индоевропейцах как о воинственных племенах» [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 834]. Стремление добиться все той же «неувядающей славы» предполагает и К. Уоткинс в желании индоевропейского героя «убить дракона» или совершить какой-либо иной подвиг, который восславит его имя, а следовательно, и обессмертит его самого [Watkins 1995: 173–176 et passim].

То есть авторы склонны объяснять распространенность и мотива, и описывающей его формулы генетически. Видимо, семиты, тюрки или финно-угры желанию славы были чужды (традиция библейская – особый вопрос).

При наличии совпадений, подкрепленных вербальным тождеством, можно, наверное, говорить о трех возможных подходах к решению проблемы:

1) случайное совпадение, объясняющееся физиологией (например – сам факт возникновения любовного треугольника);

2) генетические связи;

3) бродячие мотивы.

Действительно, в ряде случаев ответить на вопрос, откуда происходит тот или иной мотив, не всегда просто, и тут приходится опираться на так называемую исследовательскую интуицию.

Жизнеописания Александра Македонского, обрастающие многочисленными мифическими деталями, появляются уже в позднюю античную эпоху, причем, как пишет М. Грабарь-Пассек, «о походах Александра, может быть, уже при его жизни (напомним: 356–323 до н. э. – Т. М.), и немедленно после его смерти стали появляться сочинения, написанные участниками этих походов и лицами, близкими к Александру (Птолемеем, Клитархом, Каллисфеном, Анаксименом и др.)» [Грабарь-Пассек 1966: 173]. Среди наиболее значительных памятников следует назвать его биографию, включенную Плутархом в его «Сравнительные жизнеописания», а также труды Квинта Курция Руфа и Арриана. Однако, как принято считать, для дальнейшего развития сюжета наиболее важную роль сыграл анонимный греческий труд «Деяния Александра» (начало III в.н. э.), автор которого присвоил себе имя племянника Александра – Каллисфена, почему анонимный автор получил условное имя «псевдо-Каллисфен»[135]. Примерно через сто лет он был переведен на латинский язык Юлием Валерием, который в свою очередь послужил источником для более поздних сочинений (подробное изложение книги псевдо-Каллисфена – см. в процитированной книге М. Грабарь-Пассек). Кроме многочисленных фантастических приключений на дне моря и в воздухе, а также посещения чудесных земель автор Деяний вводит (возможно – не сам и не впервые) в биографию Александра интересную деталь: его отцом оказывается не Филипп, а египетский жрец и прорицатель Нектанеб, бежавший в Македонию и проникший к матери Александра Олимпиаде под видом змея[136]. Возможно, за этим стояла идея узаконить власть Александра над Египтом, но хотя бы отчасти, как мы полагаем, здесь могла и просто сыграть роль шаблонная эпическая необходимость обеспечить героя «чудесным рождением». В дальнейших разработках эта тема присутствует далеко не всегда.

Так, Орозий, автор «Семи книг против язычников» (начало V в.), придерживается скорее исторической версии и вообще видит в Александре беспощадного тирана, алчущего свежей крови не только врагов, но и друзей и родных. Возврат к мифологической трактовке Александра мы видим в труде некоего архипресвитера Льва, который в X в. в Неаполе нашел греческий текст псевдо-Каллисфена и затем переложил его в виде сокращенного латинского сочинения, озаглавленного им «Повесть о сражениях» (Historia de proeliis). Именно этот текст принято считать основным источником для позднейших переложений биографии Александра Македонского в Средневековье, уже на национальных языках (отчасти на латыни).