Сила Вегвизира

– Проведи этих трех наверх, – скомандовал охраннику наш сопровождающий.

И вновь длинный темный коридор, больничный запах, облупленные и слегка потрескавшиеся стены. В конце коридора мы нырнули в бездну. Блеклый свет оборвался на параллельной лестнице. Затем поднялись на этаж выше, где по словам охранника находился так называемый «изолятор». В одну из маленьких комнат нас и поселили втроем.

Из мебели были только два стула, стол и старый телевизор, служивший тумбочкой. Спать пришлось на полу, где были разбросаны старые одеяла, сырые заплесневелые матрацы и подушки. Все кровати на верхнем этаже здания, где располагались палаты послеоперационных больных.

– Здесь будете находиться. Из помещения не выходить, пока вас не позовут, – командным тоном крикнул охранник. – Всем ясно?

В тот вечер нас так и не позвали. Как только тусклые дневные сумерки сменились ночной тьмой, мы легли спать на пол. Один из самых длинных дней в году подходил к своему завершению. Как хорошо, что он закончился! День полный стресса, боли и пустоты, потерь и неопределенности. Один из самых страшных в моей жизни, когда я просто решил отдаться судьбе и забил на всю окружающую обстановку. Да и сил на борьбу в тот день не было.

***

Свет в бандитском госпитале экономили по максимуму. Вернее, экономили топливо. Полученное от большого генератора электричество шло на операционные и холодильники, где хранились остававшиеся от мирной жизни медикаменты. Операционные занимали весь верхний этаж и базировались на сохранившемся оборудовании из соседней региональной больницы, чье здание было наполовину разрушено. Об этом я узнал уже на следующий день, когда нас с соседом по комнате позвали возить на перевязку тележки с постоперационными ранеными. Да, первые дни мы работали санитарами. К вечеру, когда в госпитале проходил подсчет, на эти же тележки грузили умерших больных, вывозили за город, сбрасывали в глиняный овраг и засыпали землей. Также поступали с трупами горожан и домашних животных.

Врачом в отделении «неоперационных» больных был старик лет семидесяти. В эпоху «обезличивания» он, как и все члены банды, не представлялся. Да и мы не спрашивали. Называли его Дедом. Старик часто покашливал. Похоже, его самого уже давно надо было положить в изолятор. Усиливающийся с каждым днем кашель Деда раздражал оставшихся в живых пациентов и служителей госпиталя.

Он встретил нас равнодушно и под нос тихо прошипел:

– Не вы тут первые, ни вы последние. Надолго в этом аду никто не задерживается.

Глядя на антисаниторию в инфекционном блоке, было очевидно: все его обитатели смертники. Уже 10 месяцев выжившие островитяне жили в предчувствии приближающейся смерти. Она была повсюду и становилась все ближе с каждым запахом, шорохом, выстрелом и криком. Мне даже показалось, что многие рабы этой бандитской организации каждый день просыпались с надеждой, что это их последнее утро…

– Почему с верхнего этажа доносятся крики? Там комната пыток? –однажды набравшись смелости я спросил у Деда.

– Нет, там операционная, – покашливая отвечал он. – Наркоза осталось мало, вот и экономят. Только особо отличившимся в боях дают, да тяжелобольным приближенным к вождю. Все аборты и мелкие операции – все без наркоза делают.

– У вас кашель уже второй день не прекращается. Туберкулез?

– Да какая уже разница. Мы все скоро умрем и не имеет значения от чего, – Дед вновь взял грязный платок и, отвернувшись, дважды в него кашлянул.

Его надрывистый кашель только усиливался, плавно переходя в судорожное состояние. Как правило, приступы случались по ночам, во время одного из них доктор потерял сознание, сжимая в руках огрызок тряпки. Каждый такой приступ сопровождался тяжелой отдышкой. Кашель был сухой и без примеси крови. Кроме того, он стремительно терял в весе. Было очевидно – у доктора последняя стадия рака легких и жить ему оставалось несколько месяцев.

Он умер лежа на полу в каморке, служившей раньше подсобным помещением бывшего НИИ. Ушел тихо, без криков. До последнего мы с ребятами по очереди старались украсть обезболивающие. Одни не действовали, другие лишь отчасти снимали боль. Но он всеми силами старался ее сдержать, стиснув зубы в носовой платок. Похоронили его прямо во дворе соседнего дома, где когда-то была детская площадка. На дощечке от старой скамейки углем написали дату смерти и два слова – «Доктор Дед».

***

В день нам полагалась пайка: похлебка, каша на воде и компот из сухофруктов. На ужин – галетное печенье или сухари. Все это выдавали работники общей кухни, которые привозили готовую еду в бидонах, под четким контролем «берсерков» с автоматами. На счету была не только каждая таблетка, но и каждая ложка жидкой похлебки. Чем питались пациенты – неизвестно. Скорее всего, в питании, как и в лечении, также присутствовал индивидуальный подход: одним все, другим – минимум, третьим – лучше смерть.