Силуэты пушкинской эпохи

«Он получил безупречное воспитание, и его ум из числа самых выдающихся», — писала графиня Лаваль о князе В. Ф. Одоевском, и ее слова вряд ли можно счесть преувеличением. Имя Одоевского было хорошо известно и в Москве и в Петербурге, а деятельность столь же разнообразна, как и его дарования.

Выпускник Благородного пансиона при Московском университете, страстный поклонник Шеллинга, идеи которого повлияли и на его художественное творчество, — в частности ими проникнут философский роман «Русские ночи», — Одоевский и сам пробовал свои силы в философии, был председателем Московского кружка любомудров, куда входили Д. Веневитинов, Кошелев, Титов и другие. В 1824–1825 годы вместе с Грибоедовым и Кюхельбекером он издавал альманах «Мнемозина», сотрудничал с журналами «Вестник Европы» и «Московский вестник», с пушкинским «Современником». Он писал рассказы и фантастические повести, педагогические статьи и сказки для детей. Его «Пестрые сказки Иринея Гамозейки» были чрезвычайно популярны в прошлом столетии. Знаток русской речи Владимир Даль восхищался языком сказок и находил, что некоторые из придуманных Одоевским пословиц и поговорок кажутся вышедшими из недр народа (например: «дружно не грузно, а врозь хоть брось»). Одоевский был замечательным музыкантом и исполнителем (даже сам изобрел музыкальный инструмент, который назвал эн-гармоническим клавесином) и еще более выдающимся музыковедом, автором статей и трудов по истории и теории музыки. В последние годы жизни он изучал древнюю русскую музыку и читал лекции о ней у себя на дому. С 1846 года князь Одоевский, сам страстный библиофил, был директором Румянцевского музея (библиотека которого ныне составляет основу фондов Российской государственной библиотеки). Он увлекался алхимией и естественными науками, был одним из учредителей Археологического общества и Императорского географического общества.

Стоит ли удивляться, что в 30-е годы XIX века в петербургский дом Одоевских в Мошковом переулке на углу Большой Миллионной на знаменитые «субботы» приходили люди самых разных занятий и интересов. «Это было оригинальное сборище людей разнородных, часто между собою неприязненных, но почему-либо замечательных, — вспоминал М. П. Погодин. — Все они на нейтральной почве чувствовали себя совершенно свободными и относились друг к другу без всяких стеснений. Здесь сходились веселый Пушкин и отец Иакинф (известный китаевед Иакинф Бичурин) с китайскими сузившимися глазками, толстый путешественник, тяжелый немец — барон Шиллинг, воротившийся из Сибири, и живая, миловидная графиня Ростопчина, Глинка и профессор химии Гесс, Лермонтов и неуклюжий, но многознающий археолог Сахаров…»

Последние годы жизни князь Одоевский — уже сенатор к тому времени — провел в Москве, и по-прежнему общительность, радушие и отзывчивость были его отличительными чертами. «Человек небольшого роста, — пишет А. Ф. Кони, — с проницательными и добрыми глазами на бледном продолговатом лице, с тихим голосом и приветливыми манерами, часто одетый в оригинальный широкий бархатный костюм и черную шапочку, вооруженный старомодными очками, Одоевский принимал своих посетителей в кабинете, заставленном музыкальными и физическими инструментами, ретортами, химическими приборами („у нашего немца на все свой инструмент есть“, говаривал он с улыбкой), книгами в старинных переплетах. Средства у него были очень скромные, да и теми он делился щедрою рукою с кем только мог».