Силуэты пушкинской эпохи

Семен Егорович по характеру своему во многих отношениях был противоположностью старшего брата. Будущий митрополит Киевский, по отзывам современников, был человеком святой жизни и стал священником по душевному влечению. Он весьма неблагосклонно относился к философии и, как говорят, даже слышать не мог имен Шеллинга и Спинозы. Раич — в молодости особенно — был человеком совершенно другого склада. Впрочем, это отнюдь не касалось его нравственных качеств. Его благородство и бескорыстие отмечали практически все, кто с ним сталкивался. По словам И. С. Аксакова, Раич соединял в себе «солидность ученого с младенческим незлобием». Но духовной карьере он предпочел ученые занятия литературой и философией. Чтобы не быть священнослужителем, ему пришлось пройти медицинское освидетельствование. В результате Раич получил желанную свободу, уехал в Рузу и устроился канцеляристом в земский суд.

В 1810 году он поселился в Москве, поступил домашним учителем в семью Шереметьевых, а затем его пригласили наставником к Ф. И. Тютчеву. В качестве вольного слушателя он прослушал университетский курс по этико-политическому отделению, в 1822 году окончил еще дополнительно словесное отделение Московского университета. Тогда же появились в печати его первые литературные произведения. Он переводил Вергилия, Торквато Тассо и Ариосто, издавал альманахи «Северная лира» и «Новые Аониды», журнал «Галатея». К поэзии относился с трепетом, и она никоим образом не была для него ремеслом. По словам Тютчева, он жил в поэзии «как в царстве снов», и, как свидетельствовал другой современник, «литературу почитал средством к облагорожению души».

В 1833 году, рассказывал Раич, «под моим председательством составилось маленькое скромное литературное общество. Члены этого общества были: М. А. Дмитриев, М. П. Погодин, В. Ф. Одоевский, Ф. И. Тютчев и некоторые другие: одни из членов постоянно, другие временно посещали общество, собиравшееся у меня вечером по четвергам. Здесь читались и обсуждались по законам эстетики, которая была в ходу, сочинения и переводы с греческого, латинского, персидского, арабского, английского, итальянского, немецкого и редко французского языка». Можно сказать, что здесь, еще до появления московского кружка любомудров, впервые робко о себе заявляла философия.

Литературного признания Раич не получил, его стихи и переводы так и остались во втором ряду русской словесности, а вот его литературно-общественная и преподавательская деятельность оставили память о себе. Он преподавал словесность в университетском Благородном пансионе — имя Раича упомянуто в пансионской тетради Лермонтова, — служил в Александровском институте и других учебных заведениях Москвы и не расставался с поприщем педагога до конца своей жизни. Доходы его были так незначительны, что их едва хватало на содержание семьи. «Не много нужно было ему, — вспоминал М. П. Погодин, — при его умеренных желаниях, хотя он жил и не без нужды. Единственное излишество, которое он себе позволил в своем приюте, — это установленная им на окне Эолова арфа, к унылым звукам которой любил он прислушиваться, когда в отворенное окно играл на ней ветер».

Е. Ф. Розен (1800–1860)

Остзейский барон Егор Федорович Розен почти не знал русского языка, когда начал служить в Елизаветградском гусарском полку. Впрочем, он был человеком серьезного образования и большой начитанности. По свидетельству Юрия Арнольда, барон «имел глубоко-основательные познания в истории, в этнографии, в науке о древностях и был знаком с философскими учениями не только древнего мира, но и более новых и новейших эпох, от Декарта и Спинозы до Канта и Фихте включительно. А что касалось начитанности его в сфере европейской литературы, <…> то она была изумительна, как и память его». Он великолепно знал древние языки, а латынью владел настолько, что мог писать на ней стихи.

«Моими первыми любимейшими поэтами, — пишет Розен в своей автобиографии, — были Вергилий и Гораций; они жили со мною на берегах Дона и Волги, когда я начал служить в гусарах».

Российская глушь, отдаленные степные деревни, где часто приходилось стоять Елизаветградскому полку, несмотря на общение эстляндского барона с почтенными латинскими авторами, оказали на него сильное влияние. Участвуя в играх деревенской молодежи, слушая старинные сказки, народные песни, Розен, по собственному выражению, «неприметным образом всей душою обжился с духом национальным. Могу сказать положительно, — прибавляет он, — что в действительной жизни моей я ничего не встречал привлекательнее русской народной жизни, как мы находим ее вдали от столбовой дороги, в природном состоянии».