Синагога и улица

Сначала пришла телеграмма от дочери из Парижа, что она счастлива, что мама больше не будет одна. Потом пришло письмо из Латвии. Писал ее деверь Борух-Исер, что он и все его домашние буквально на седьмом небе от радости. После подписи Боруха-Исера следовало короткое и сухое примечание о том, что Гавриэл напишет отдельно, а потом — еще две строки, выглядящие загадкой: «Только теперь понимаю, как мудр был мой покойный брат Шлойме-Залман и как правильно он все предвидел и рассчитал».

«Гавриэл не написал, поскольку злится, что я собираюсь еще раз выйти замуж. Он еще мальчишка», — сказала себе мать и вместе с письмом отправилась к Зеликману. По дороге Басшева снова в который раз подумала: «Господи, как бежит время!» Она вернулась накануне Пурима, а теперь уже тамуз, но она все еще одинокая вдова. Люди на улице потели от жары и задыхались от пыли. Чем ближе к центру города, тем больше шума, толкотни, прохожих, телег. Солнце слепило глаза, раскаляло жестяные крыши, кирпичи стен и булыжник мостовой. Пыльный ветер швырнул Басшеве в лицо солому и сено с какого-то крестьянского воза, стоявшего на дровяном рынке. На нее напало нетерпение от мысли, что она снова тащится по тому же самому тротуару Завальной улицы, рядом с тем же рынком. Теперь она сохнет от жары и обливается потом. Но не успеет оглянуться, как на нее будут падать увядшие листья. Трава на могиле ее мужа на кладбище растет высокая и густая. Там не трогают кустов и деревьев и всегда царит глубокая святая тишина. Там никогда ничего не меняется, а она меняется постоянно. Сперва она сменила Вильну на Либаву, потом Либаву обратно на Вильну. В последнее время она постоянно меняет платья. Сегодня надела платье с нарисованными бабочками, порхающими среди больших цветов. Для женщины, собирающейся выйти замуж за раввина, это слишком кричащее платье. Хотя реб Авром-Аба не занимает раввинской должности, ей придется вести себя как раввинше. Подходят ли они друг другу? Может быть, правы ее истинные и мнимые друзья, говорящие, что она и разведенный раввин не пара?

Пока реб Авром-Аба долго и сосредоточенно читал письмо, Басшева молча стояла рядом, полная обиды на него за то, что он потребовал известить сына об их предстоящей женитьбе. Однако она сразу же одумалась и решила, что ее обида такая же детская, как и обида Гавриэла на нее.

— Не расстраивайся, — первый раз в жизни заговорил он с ней на «ты», возвращая сложенный листок бумаги. — Ты должна была сообщить об этом сыну, но ты не обязана получать его согласие, и он еще помирится с тобой.

— Что имел в виду Борух-Исер, когда писал, что только теперь понимает всю мудрость своего покойного брата, как Шлойме-Залман все предвидел и рассчитал? — спросила Басшева, беспокоясь, не разочаровался ли деверь в том, что выдал дочку замуж за ее сына, и не дает ли он понять, что было бы лучше, если бы Гавриэл продолжал заниматься изучением Торы, как хотел его отец, потому что ни на что другое он не годится.

— Мне кажется, я знаю, что твой свояк имел в виду, хотя не уверен, что он прав, — пробормотал реб Авром-Аба и на какое-то время замолчал, задумавшись, действительно ли он верно понимает смысл приписки Боруха-Исера и можно ли ему объяснять его Басшеве. — Твой деверь думает, что, когда твой покойный муж просил меня заниматься с Гавриэлом, он имел в виду, чтобы я позаботился и о тебе.

Басшева вздрогнула всем телом. Хотя реб Авром-Аба предупредил, что не уверен, что ее деверь прав, по его лицу она поняла: он действительно верит, что Шлойме-Залман перед смертью хотел, чтобы она не осталась без друга жизни. Сама она тоже не раз думала, что, выйдя замуж за реб Аврома-Абу Зеликмана, выполнит последнее желание покойного мужа, чего не сделали их сын и их дочь.

13

На том же самом месте за прилавком, где прежде стоял разведенный раввин, теперь стояла его вторая жена и точно так же, как он, предоставляла женщинам самим выбирать и взвешивать товар. Покупательницы чувствовали на себе ее взгляд и не щупали чрезмерно руками продукты, чтобы кому-то другому не было потом противно отрезать от того же самого куска копченой рыбы, сыра или сливочного масла. Басшева расширила дело. Если какая-то покупательница спрашивала товар, отсутствующий либо потому, что он закончился, либо потому, что хозяин вообще его не заказывал, то через пару дней этот товар был уже выставлен в лавке. В самом помещении стало светлее, полки были застелены белой бумагой, а мешки с крупами и мукой расставлены так, чтобы было удобнее проходить. Когда Басшева называла цену, у хозяек язык не поворачивался торговаться. Она все еще сохраняла облик богачки, а не простой торговки. Покупательницы не переставали удивляться тому, что она вышла замуж за такого старомодного еврея, которого она заменяет в лавке, чтобы он мог сидеть в синагоге над святыми книгами. А когда они выходили на улицу, то всегда разговаривали между собой о лавочнике:

— Он не богач и уж, конечно, не красавец мужчина, но ведь должно же быть какое-то объяснение тому, что такая женщина вышла за него замуж.