Синагога и улица

Басшева видела это удивление на лицах евреев и евреек. Она, со своей стороны, удивлялась еще больше: ведь они годами были его соседями и клиентами, но все, что они могут о нем сказать хорошего, это что он честный еврей. Разве эти люди не понимают, что это человек самого высшего сорта? В глазах Басшевы Авром-Аба с каждым днем становился все выше. Еще до замужества она знала, что он молчун. Однако после женитьбы он начал разговаривать с ней все чаще, и она поняла, что он вышел за свои рамки ради нее. Разговаривал он о вполне будничных вещах. Однако его речи и поведение были настолько необычными, что ей потом было о чем подумать.

Ее покойный Шлойме-Залман был по своей природе щедр и не скупился на пожертвования. Он никогда не задумывался, каким образом помочь ближнему. Когда его просили и он мог себе это позволить, он помогал и сразу же забывал об этом. Авром-Аба же, дай ему Бог долгих дней жизни, совсем не так щедр. Для себя самого он даже скуповат. По поводу каждой вещи он спрашивает себя, нельзя ли без нее обойтись. И ради ближнего он тоже не сорит деньгами. При этом надо заметить, что его сдержанность проистекает не из того, что он небогат, иной раз речь идет о грошах, но деньги для него дороги, и он хочет знать им счет. Тем не менее она не видала раньше, чтобы какой-то человек так тщательно отвешивал и отмеривал, помогая ближнему.

Однажды в пятницу один рыночный носильщик ввалился в лавку с просьбой:

— Сделайте мне одолжение, реб Авром-Аба, позвольте занять у вас пять злотых на субботу. Мне легче перетаскать целый вагон мешков с мукой, чем просить милостыню, но у меня нет выхода.

Авром-Аба сразу же протянул носильщику пятерку и еще вроде бы посмеялся от удивления, даже пожал плечами:

— Что за одолжение я вам делаю, давая пятерку? Какая мне разница, будут ли пять злотых лежать в субботу у меня или же я одолжу их вам, да еще и сделаю таким образом богоугодное дело?

Он говорил, вопреки своему обыкновению, долго, до тех пор, пока носильщик не вышел из лавки обрадованный и сияющий. «Казалось бы, простой еврей, — подумала Басшева, — а гордый, не хочет подачек».

В другой раз в лавку вошел еврей в мягкой черной шляпе и в сюртуке. Если бы Авром-Аба потом не рассказал ей о том, что этот еврей — хозяин лавки, расположенной выше по Завальной улице, она могла бы поклясться, что он раввин. Отпечаток Торы и благородства был виден на его бледном лице, шелковой бороде, бархатных руках и в каждом его движении. Прежде чем он сказал, что пришел занять денег, он десять раз оглянулся и двадцать раз извинился. Было видно, что для него это наказание, мучение — прийти просить о ссуде. Авром-Аба дал ему столько, сколько тот просил, и при этом не произнес ни слова. Басшеве показалось, что муж обошелся с этим благородным евреем недостаточно дружелюбно. Позднее она спросила его, чем этот достойный еврей хуже носильщика, и его ответ врезался ей в память:

— Когда я сказал носильщику, что не делаю ему одолжения, он мне поверил. Но если бы я попытался убедить в этом лавочника с Завальной улицы, я бы доставил ему еще большую душевную боль. Он знаток Торы и понимает, что не делает мне одолжения тем, что берет у меня взаймы. Поэтому он либо истолковал бы это таким образом, что я, не дай Бог, издеваюсь, либо что я радуюсь, что он вынужден обращаться за помощью ко мне, а не я к нему. В таком случае самое лучшее — промолчать.

Басшева улыбнулась из-под опущенных век себе самой. У нее было такое ощущение, словно она нашла клад, который лежал у всех на глазах, но на который никто даже не смотрел. Весь этот мир состоит из забегавшихся и слепых людей. Да что они вообще видят, если не способны разглядеть, как прекрасен лавочник с улицы Страшуна? Когда однажды вечером она готовила ужин и возилась с горшками на плите, он стоял между столом и дверью и говорил ей:

— Часто мы удивляемся, что именно тот человек, которому мы помогли, становится нашим врагом. Мы думаем, что, наверное, он нам завидует или что он просто нелюдь, раз платит злом за добро. Нам даже не приходит в голову, что, может быть, мы помогли ему таким образом, что кровь бросилась ему в лицо. Потом мы удивляемся, что он нас знать не желает. Господь тоже не желает знать такого благодетеля, который делает богоугодное дело так, что теряет свое место в Грядущем мире.

С тех пор как они сошлись, Басшева стала все больше интересоваться, почему его первая жена развелась с ним. Но Авром-Аба не упоминал о ней, и она перестала упоминать о своем покойном первом муже. Басшева чувствовала, что не должна больше говорить о покойном и не должна расспрашивать о бывшей жене Аврома-Абы. Однако до этого дошло само собой. Однажды он сильно обрадовался полученному письму и рассказал ей, что это письмо пришло от его товарища юности из Келемской ешивы. Тот услыхал, что Авром-Аба вторично женился, и посылает ему свои поздравления.