«…непременный „экшн“ любого гранд-слета синдиков, где бы тот ни проходил — торжественная Церемония поминовения жертв.
Это удобно: наша история в середине двадцатого столетия сложилась таким образом, что чуть ли не в каждом лесу вы наткнетесь на какое-нибудь кучное захоронение от десяти — чего там мелочиться! — до ста, а то и больше тысяч народу. Так что гранд-слет можно назначать, вслепую ткнув пальцем в карту…
В Минске это знаменитая «Яма» — нечто вроде киевского Бабьего Яра.
Нет ничего более унылого, более для меня принужденного, чем эти церемонии. Сентябрь, слякотный, мелко моросящий дождем день, чиновные бонзы Синдиката; впереди и позади автобусов — нанятый эскорт милицейских машин; казенные венки, фальшивящий хор девочек местной еврейской школы; высотный жилой дом, так буднично, так пошло громоздящийся на краю ямы, и несколько жителей, с любопытством глядящих из окон на толпу евреев внизу.
Все было собрано, все согнано так, чтобы и эта церемония прошла обыденно и сухо, как все вообще человеческие церемонии с установленным каноном.
Но вышел раввин, стал читать простуженным голосом «Изкор»[3]
, потом «Эль меле рахамим»[4], девочки запели слабыми голосами какую-то молитву, и — готово дело: все это замкнуло во мне мгновенно хороводом желтых листьев в сером тяжелом небе, отчаянным, страстным, обморочным порывом любви ко всем этим моим братьям и сестрам — и тем, кто упал здесь под головокружительной каруселью голых ветвей, и тем, кто стоял сейчас, бормоча «Амен» перед лицом полной неизвестности в самом ближайшем будущем…И горло сжалось от безнадежной этой, обреченной любви.
Что это? Что это? Откуда это во мне, к чему, и когда все это кончится?..»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из Минска вернулась я вечером, и хоть очень устала, сразу полезла под душ. Все-таки вода лечит, производит, как в старину говорили, — умягчение злых сердец…
Потом долго сушила волосы, и крики поначалу не слышала из-за ровного гудения фена… И только когда Борис заколотил в дверь ванной кулаком, я испуганно выдернула штепсель из розетки.
— Мама!!! Выходи!!! — кричали они оба. — Горим!!!
Я выскочила — в халате на голое тело, босая… Дверь на лестничную клетку была распахнута, оттуда в квартиру валил едкий вонючий дым. Борис набросил на меня плащ, я поймала ногами какие-то его сандалии, Ева схватила бело-голубую тряпицу своего флага… Втроем мы скатились вниз по лестнице, вылетели из подъезда. Там уже толпились соседи из всех подъездов, стояла пожарная машина… — знакомая, в общем, картинка…
— Гос-ссподи!!! Кончится это когда-нибудь?! — надрывно крикнула рядом со мною соседка с третьего этажа, та самая, с которой я столкнулась в лифте в первые дни. Все мы стояли, в чем придется. Дочь, обернутая в свой штопанный израильский флаг, тряслась мелкой дрожью рядом…
— Вон он!!! Во-о-он!
— Где?! — вскрикнуло несколько голосов.
— Где?! Где?!
— Да вон побежал, вон, за углом!
Несколько мужчин бросились куда-то за угол, где рядом с клиникой «Дента-вита-престиж» всегда стояло множество машин… Но вскоре вернулись ни с чем… Мерзкий мальчонка опять улизнул…