Синдикат

Конечно же, то был не Берл, но почему, почему при виде его я вспоминала переулок, весь в заплатах ослепительного солнца сквозь листья чинар, и босоногого пацана-хулигана, ударами пяток отгонявшего своих преследователей? И за этот, всегда неожиданный, клочок солнца была ему смутно благодарна…

— Уважаемые господа… На такое святое дело, — деликатно улыбаясь, проговорил Берл, — мы дадим столько, сколько понадобится. Безоговорочно! Но с одной оговоркой: вступительное слово должно быть отдано Главному Раввину России. Он прочтет кадиш по жертвам Катастрофы.

Не было нужды уточнять — какого Главного Раввина России он имеет в виду.

— Торжественное открытие Вечера должно начаться с приветственного слова Посла, — вставил Козлов-Рамирес.

— Если дать ему слово, — угрюмо заметил Виктор, зам. по финансам в Совете, — никто уже ничего больше не скажет…

Его стенографистка строчила, не поднимая головы. Она была плоской и аккуратной, как дощечка. Я подумала, что при отсутствии бумаги, она могла бы писать на себе, как до изобретения бумаги писали на глиняных дощечках в глубокой древности.

Все понурились. Пасьянс распадался с самого начала. Вступительное слово Залмана Козлоброда автоматически означало отпадение от всей затеи самых денежных — Синдиката и УЕБа. Те не признавали Козлоброда, считали его варягом, самозванцем, ставленником российских властей…

Встрепенулся Миша, бухгалтер ОРЕРа, вотчины обиженного Колотушкина, — и с горечью вопросил:

— А почему, собственно, мы должны одалживаться у РЕЗа? Мы и сами можем дать… 500 долларов. Если Синдикат (горький взгляд в мою сторону), и УЕБ (подобострастный в сторону Оболенски) повысят ставки, мы обойдемся без этих шантажи…

Поднялся шум. Громче всех вопила Клара. Если сейчас же ей не дадут слова, если будут по-прежнему возмутительно игнорировать…

— О'кей, ты можешь покинуть наше собрание, — сказал Оболенски через Митю.

Клара достала пудреницу и стала пудрить нос, как ни в чем не бывало…

Зам. по финансам Совета Виктор сказал:

— Прежде всего я уполномочен заявить от лица моего руководства, что мы и так тратим огромные суммы на поддержку молодежных проектов.

— Вы?! Вы?!! — завопила Клара. — А кто отказал фонду «Узник» в проведении двадцати молодежных семинаров по Катастрофе?!!

Я очень надеялась, что она запустит в зама пудреницей. Или разобьет что-нибудь на столе. Я почему-то всегда тянусь к таким вот скандальным поворотам сюжета и подсознательно жажду их. Но, видно, время еще не пришло.

— Я не могу говорить в таких условиях, — сказал Виктор. — Сделайте что-нибудь с этой дамой.

Стенографистка строчила с бесстрастным лицом.

— Кларочка, Кларочка… — примирительно проговорил Миша, кассир и бухгалтер в кошерной лавке ОРЕРа.

— Все знают, что и так главной фигурой на вечере будете вы, — добавил Козлов-Рамирес… — После вступительного слова Посла…

— Господа… — продолжал зам. по финансам Еврейского Совета. — Однако с Главными Раввинами нужно что-то решать… Не заменить ли их всех на одного Гройса?..

— Гройса, кажется, в эти даты не будет в России, — вспомнил Миша, кассир и бухгалтер. И, понизив голос, добавил сидящему рядом Оболенски: — Он ведет челночные переговоры об организации нового Дальневосточного Еврейского Конгресса…

Тут встрепенулся Мотя Гармидер.

— Мне, конечно, плевать, — начал он. — Я бы и сам мог, как Главный раввин России, прочесть кадиш по усопшим. У меня есть классная девчонка, которая пропела бы это под гитару, как соловей… Но чтобы уж соблюсти политесы, я предлагаю вот что: пусть Манфред Григорьич скажет два-три слова вначале, а Залман, хрен с ним, пусть проблеет кадиш со сцены, у него это неплохо получается. И все будут довольны. Потом Кларочка повыдрючивается на сцене со своими узниками гетто. «Псалмопевцы», само собой, прогундосят пару гимнов… А я на закуску могу спеть что-нибудь из кантри, печальное, согласно купленным билетам…

Все оживились, приободрились… Мотя Гармидер, дай ему Бог здоровьичка, был человеком здравомыслящим и — редчайший случай! — не искал врагов, а наоборот, стремился со всеми поддерживать приличные отношения.

— Нет-нет, кантри, — это не тот случай, — вступил Козлов-Рамирес. — Я здесь, собственно, с предложением Посла. Посольство, как главное израильское представительство, тоже должно внести лепту в это важнейшее для еврейской общины Москвы мероприятие…

У всех присутствующих застыли лица. Даже намек на то, что Посольство может выдать хотя бы копейку на что бы то ни было, высекал в душах бывалых евреев искру божественного чуда, как если б воскресший Моисей получил на Поклонной Горе от Господа новые целенькие скрижали…

— Ну, вот видите! — ликующим голосом возопил Миша, посланник вечнообиженного Колотушкина. — Все славно выходит: Посольство вкладывает недостающую сумму, и мы…

— Нет-нет! — прервал его Рамирес, на глазах перевоплощаясь в Козлова, черты лица которого немедленно приобрели чеканную надменность дипломатической персоны. — Посольство, как известно, участвует в любом празднике на более серьезном, чем материальный, уровне. Мы придаем вес.