Sindroma unicuma. Finalizi

— Эва… — только и ответил Мэл.

Наверное, парень растерялся от навязчивой экспрессии, с коей я клеилась к нему как банный лист. Или, наоборот, его молчание и отрывистый вздох попросили беззвучно: "Продолжай и не останавливайся".

И я собиралась продолжить, сказав, что думаю о Мэле каждую свободную минуту, но появилась медсестра и пригрозила накормить насильно, если не отложу телефон в сторону.

— Перезвоню, как освобожусь, хорошо? Лечусь без остановки, даже продохнуть некогда, — пожаловалась я парню притворно, и Эр вперила руки в бока. — Скоро меня начнут лупить из-за вредности.

— Начнут, — подтвердила грозно женщина, но ее суровость была показной. — Тех, у кого плохой аппетит, лупим с особым пристрастием и вбиваем любовь к каше.

Мэл услышал и рассмеялся.

— Не завидую тебе. Звони… — Он не договорил.

"Буду ждать" — придумала я окончание.

— Заинька, поторопись!

Прибежавшая Эр бросила на колени мне свежий больничный халат и начала суматошно причесывать. Я как раз выполняла очередное задание доктора — сидя на кровати, рисовала на листе бумаги мир, каким его видели мои глаза.

— Что случилось? — спросила недовольно и едва успела запахнуть полы халата, как дверь открылась, и в стационар потекли люди. Они шли и шли, заполняя помещение, и я вжималась в поднятую спинку кровати, стремясь слиться с ней. Толпа незнакомцев напугала меня.

Эр встала навытяжку, а ко мне протиснулся Улий Агатович, закрыв собою от чужаков.

Мужчины в строгих деловых костюмах образовали плотный полукруг, но среди вошедших затесались две женщины. Под занавес в стационар ввалился Леонисим Рикардович Рубля собственной персоной, следом мой родитель и отец Мэла — Мелёшин-старший.

Ой, мама! — упало сердце, и приборчик запищал, выдавая безумное волнение. Эр шустро содрала датчик с моего запястья и снова замерла как солдат на посту.

— Вот, значит, где обитает твоя дочь, — обернулся премьер-министр к отцу, и его зычный голос, привыкший вещать с трибуны, отразился от стен эхом. — Прекрасное обеспечение. Я доволен и хвалю за оперативность. Ну, где наш одуванчик? — обернулся он к кровати.

Одуванчик спрятался за спиной Улия Агатовича, дрожа от страха. Хорошо, что я онемела, не то завизжала бы как поросенок, которому показали мясницкий нож и рассказали в подробностях о его назначении.

— Видите ли, мы не привыкли к большому скоплению людей, — вскинул голову смелый доктор. Он оказался на голову ниже Рубли. — Ребенок испуган и вряд ли сообразит, о чем пойдет речь.

— Улий Агатович, рад тебя видеть, — протянул руку премьер-министр, и доктор, зардевшись, ответил на крепкое рукопожатие. — Тем, кто не задействован, покинуть помещение, — приказал Рубля через плечо, и гости начали просачиваться обратно в дверь. — Ну-с, дорогой мой, я начитан о твоих успехах, но хочу убедиться лично и взглянуть на сей уникальный случай. Можно сказать, чудо.

Уникальный случай осторожно выглянул из-за спины доктора. В стационаре осталось от силы человек шесть из числа посторонних. Мой отец был хмур, но спокоен, а Мелёшин-старший невозмутим.

Улий Агатович отошел в сторону.

— Вот, — показал взмахом руки на свое детище, и я потупилась, не решаясь встретиться со сканирующими взглядами мужчин. В горле пересохло, щеки заполыхали огнем. Если меня спросят о чем-нибудь, не смогу выдавить ни слова.

— Значит, из-за этой пуговки твой отпрыск потерял голову, — повернулся премьер-министр к Мелёшину-старшему, и тот ответил вежливой улыбкой. — Предатели не дождутся нашей слабости! Впустую стараются. Нас не взять голыми руками! — вдруг объявил Рубля громогласно. — Дайте-ка последнюю сводку.

Мужчина с квадратным лицом передал папку.

— Та-ак, — заглянул в неё руководитель страны. — Стабильный ноль без изменений… Что ж, коли угодно судьбе… За все нужно платить, в том числе и за жизнь. И цена оправдана.

Я запуталась в его словах. О чем он говорил?

— Записывай, Иванов, мой указ, — велел премьер-министр.

От стены отделился знакомый скандальный распорядитель с приема "Лица года", держа наготове блокнот и перо.