Sindroma unicuma. Finalizi

Первая половина дня была загружена лекциями, и Мэл сделал верхний ряд постоянным местом нашей дислокации. Правда, теперь мы не ходили по институту высокомерными бутсами. Мэл пожимал руки встречным приятелям и знакомым, общался с Макесом и Дэном. В моем присутствии их разговоры были короткими и зажатыми, потому что приходилось следить за жаргонными словечками, которыми изобилует любая мужская речь. Мэл перекидывался общими фразами с братьями Чеманцевыми, и меня радовало, что он не игнорировал Капу и Симу, а разговаривал с ними по-свойски, на равных.

Девчонки из свиты Эльзушки присмирели и не высовывались. По словам Мэла, их тоже вызывали в Департамент правопорядка для дачи свидетельских показаний, правда, без снятия дефенсоров[20]. Должность старосты перекочевала от Штице к мальчику-одуванчику, неизменно сидевшему в первом ряду и мозолящему глаза преподавателям. Узнав об оказанной чести, мальчик-одуванчик залился краской до корней волос. Как объяснил Мэл, выгоды от назначения старостой не было никакой. Сплошная ответственность: организуй то, собери это, проконтролируй пятое, проследи за десятым. Зато в выпускном резюме от администрации института давалась оценка способностей студента как умелого организатора и координатора.

Занятия протекали в прежнем ритме, тетради исписывались конспектами. Лютик скакал у доски, потрясая указкой, Стопятнадцатый громогласно вещал с трибуны, и многократное эхо путало его слова, отчего мне приходилось списывать позже у Мэла. Царица посвящала третьекурсников в тайны кровавых культов древности, и я с большим вниманием слушала ее рассказы. Зато на лекциях по символистике Мэл безотрывно держал меня за руку, превращаясь в левшу. Да, символистика давалась мне труднее всего, и не потому что материал не усваивался, а потому что предмет вел Альрик. Великолепный профессор Вулфу. Он не обращал на нас внимания и игнорировал верхние ряды, но к окончанию лекции я испытывала взбудораженность, как если бы кто-то невидимый подергивал нервы словно струны и осторожно играл ими. После символистики мне обязательно требовалась порция тактильной ласки, и Мэл снимал заряд с кожи, поглаживая и обнимая, а я выгибалась и прижималась к нему, пока не стихала нервная дрожь.

— Тебя не напрягает? — спросила как-то, испытывая неловкость, когда приступ миновал, и мы направились к выходу из пустой аудитории.

— М-м-м… нет, — ответил Мэл с ухмылкой. — Чувствую себя укротителем. Дрессировщиком. В тебе сидит нечто опасное, непредсказуемое, и риск заводит. Это круче, чем на гонках.

— Я не животное, — отозвалась оскорбленно. — Боишься, что оттяпаю руку или откушу голову?

— Конечно, нет, — возмутился он. — Ты спросила, я ответил. Надо было соврать?

Я надулась. Сама не знаю, чего хочу. Не пойму, польстил Мэл или обидел? После полнолуния второе "я" спряталось глубоко в подсознании, придавленное человеческой составляющей. Отголоски полиморфизма проявлялись лишь на лекциях по символистике, да и то слабенько.

Мэл сказал примирительно:

— Эвочка, ты — частично хищник, которого мне удалось приручить. На моем месте любой мужик раздулся бы от важности.

— И ты?

— И я. Разве не видно?

Конечно, не видно. Говори почаще. Очень приятно слушать.

— Правда? — не унималась я.

— Правда, правда. Пошли на снадобья, а то скоро звонок.

Пусть институт лишился одного из ведущих преподавателей, учебный процесс не застопорился. Эстафету в теории снадобий принял мужчина средних лет, средней наружности и среднего роста. Всё в нем было средним, даже имя Франц-Иосиф, а фамилию я не расслышала. И материал он преподносил средне — без вдохновения и эпатажа, но и без унылого невнятного бубнежа под нос. После презрительной брезгливости Ромашевичевского сей подход к подаче лекций показался мне манной небесной. Если новый преподаватель также ровно и спокойно принимает зачеты и экзамены, буду ходить на пересдачи с удовольствием.

Обеденный перерыв мы проводили в столовой, и талоны, презентованные Стопятнадцатым, пригодились весьма кстати. Мэл сперва кривился, поглощая общепитовские кушанья, но быстро привык к комфорту. Он торопил на обед и меня. Еще бы! Ведь в общежитии требовалось сначала приготовить что-нибудь съедобное, и лишь потом пожинались плоды кулинарного творчества. К тому же, грязные тарелки почему-то не мылись сами собой.

— Нужна посудомоечная машина, — заключил Мэл как-то после завтрака, прополаскивая кружку под струей воды.

— Зачем? — удивилась я. — Три тарелки, две вилки. Всего-то делов.

— Всего-то, — пробурчал он недовольно, и со следующего дня, по велению его высочества Мэла, мы перешли на завтраки в институтской столовой, благо огненно-красный рулончик с завитками оказался нескончаемым.