Синеет речка Тара

И потянулись дни рыбацкие в беспокойном ожидании нежелательных наездов Удачина. Ну, раз, ну, два бы приехал сюда, а то ведь зачастил. Никакой у человека совести. Да если бы еще вел он себя пристойно, как полагается, не безобразничал бы. И всегда потому, заслышав треск мотоцикла, Егор Парфеныч начинал суетиться, точно жаловал к нему невесть какой важный гость, которого и встретить, и проводить надо с честью. На самом же деле появление Удачина было рыбаку в тягость. Удачин ставил себя так, будто он тут, на тоне, полновластный хозяин, а Егор Парфеныч — всего лишь его подчиненный. У Егора Парфеныча всегда была для него отобрана рыба, хранившаяся в запрудке, специально для этого сооруженной.

Иногда они вдвоем на лодке-плоскодонке выгребали на середину озерной глади — проверить сети. Удачин надоедал всякими ненужными расспросами и однажды чуть ли не перевернул лодку, увидев лебедей. Егор Парфеныч не стал брать его с собой, и Удачин оставался на берегу. Там он брал «мелкашку» Егора Парфеныча и начинал пощелкивать по консервным банкам, по бутылкам — тренировался. Стрелял и лежа, и стоя, и с колена, не жалея патронов. И вскоре показал свое мастерство меткого стрелка. Показа-ал!..

Случилось это в середине лета. Прикатил Удачин на своей трещотке с новенькой двустволкой.

— Поохочусь на уточек, — сказал он, взбираясь в лодку.

— Валяй, Клавдий Варфоломеич! — благословил его Егор Парфеныч.

А надо было бы сказать, что охоте-де еще не время. Но не сказал. Когда же увидел в лодке набитых крякв и чирков, ему стало как-то не по себе. Ну, подстрелил бы с пяток, а то ведь этакая жадность! И не жадность, а скорее всего азарт, безрассудство, бесчувственность и жестокость. Но еще больше возмутился Егор Парфеныч, когда Удачин поднял со дна лодки крупного белогрудого селезня с синеватым отливом перьев на растопоршенных крыльях. Это был гагауч — птица редко встречающаяся в этих местах, а посему во все времена оберегаемая людьми.

Никто из настоящих охотников не стрелял в гагауча, а лишь иногда потехи ради прицеливался в него, чтобы увидеть, как эта осторожная птица тотчас же скроется под водой и вынырнет где-нибудь далеко-далеко либо вовсе спрячется в тростниках или между островков лилий и конских кувшинок.

— Пять патронов на него, стервеца, израсходовал, пока прикончил, — хвалился Удачин. — Но зато каков, касатик!

— Зря это вы, Клавдий Варфоломеич, — осудил Егор Парфеныч. — Совсем зря. Гагауч у нас теперь в редкость. Не стоило бы…

— А ничего-о! — ничуть не смутился Удачин. — Мало ли что в редкость. Меня заело, что он, этот твой гагауч, хитрить начал, дурачить вроде бы. Вот я его за это и хлопнул. Настоящее тебе состязание было!

Ничего больше не сказал тогда Егор Парфеныч Удачину, а только подумал, что от такого человека ожидать можно всего. И тяжело было на душе, когда тихими вечерами не слышал больше раздающуюся над зеркальной гладью озера протяжную, с посвистом, песнь гагауча: га-га-у-уцсс!

2

Тяжелая дверь под нажимом плеча отворилась с ржавым скрежетом. Чуть сгибаясь, чтобы не удариться об косяк, Егор Парфеныч переступил порог и сразу же почувствовал сладковато-парное дыхание озера. Оно маслянисто блестело перед ним — огромное и мудро-спокойное, вобрав в себя предрассветное небо с серебром еще не погасших звезд, с осколочком луны. Знобковато-бодрящая прохлада наплывала от земли волнами, и Егор Парфеныч поеживался после сна, припадая на левую ногу (память войны), отошел несколько в сторонку по естественным надобностям.

Да, вот уж и лето прокатилось, осень в ворота стучится. Бежит, бежит времечко. Не успеешь оглянуться, как и зима-матушка нагрянет с морозами трескучими, буранами да метелями. Позакует, позанесет озера и колдобины. В мелких рыбке будет хана: вымерзнет, задохнется. Да и в глубоких-то, ежели не прорубить окна, тоже немало погибнет ее. На своем-то Гагауч-озере Егор Парфеныч делать это не забывает. Хоть и немалое сюда от райцентра расстояние, но приходится добираться сперва рейсовым автобусом, а от трассы напрямик, по целине — пешком больше трех километров, брать в землянке пешню, лопату и идти долбить лед. Сам весь упреешь, измаешься вконец, едва на ногах держишься, зато рыбке — жизнь. Ух, как она тогда прет в продолбы, хоть руками ее выбирай. И выберешь сачком ту, которая покрупнее, чтобы домой привезти, ушицы сварить, пирог испечь. Это тоже как бы за твой труд, заботы твои о сохранности рыбы награда. Природа дает все человеку, и не оскудеет она богатствами своими, если и человек, получающий от нее эти богатства, будет относиться к ней с любовью, а не хищнически, не варварски, как это, например, делает тот же господин Удачин.

Небо на востоке посветлело — молоком будто налилось. Редкие звезды, как лампадки на ветру, помигивали и гасли. Серый еще полумрак окутывал землю, сохраняя в этакой призрачности темные силуэты кустов ивняка, за ними — густую стену плотно сомкнувшихся сосенок и березок ряма[6]. Запах сосны и багульника, когда оттуда вдруг наплывали воздушные волны, отчетливо улавливался все еще обостренным чутьем старого рыбака.