Синеет речка Тара

Не доходя до своего дома метров пятьдесят, увидела она выбежавшего из ворот и устремившегося навстречу Ваську. По всему ее телу будто волна горячая прокатилась: это то самое — оно! А Васька бежал, торопился, по-странному как-то размахивая рукой, точно ловил что-то в воздухе и не мог поймать.

— Мама, мама! — кричал Васька. — Письмо от Тимы!! Живо-ой!

— Ох! — слабо вскрикнула Сусанья.

Земля под нею качнулась и поплыла. Васька успел подхватить мать под руку, удержать. Но ее ноги все равно не слушались, подкашивались, и дыхание перехватило от подступившей к горлу радости.

— Ну что ты, мама? Ну, мама! — тормошил ее за руку Васька. — Живой же ведь он, живой!

— Живой, ох, живой, — как в бреду, повторяла Сусанья.

Ее всю колотило, словно в лихорадке. Слезы обильно хлынули из глаз. Она не помнила, как с помощью Васьки дошла домой и очутилась на лавке.

— Ох, что же это со мной? — спрашивала у себя самой, откинувшись к простенку и упершись руками в лавку. — Деточки вы мои… сыночки… Да неужли ж?..

— Да вот же, мама, вот. Сам он пишет! — совал ей Васька письмо. — Читай же!..

У Сусаньи руки дрожали, строчки расплывались перед глазами, слезы с мягким стуком капали на пожелтевший тетрадный листок. Она все еще не верила, не верила своему счастью. Неужели это он, ее сыночек Тимочка, говорит с ней и она слышит его живой голос, видит дорогое лицо — возмужавшее и посуровевшее.

«Дорогая мамочка! — ласковым, тихим голосом говорил он ей. — Я знаю — ты теперь выплакала все свои слезы по мне, считая меня погибшим. Я в самом деле почти был на том свете и только чудом ушел от смерти. Много тут описывать не буду. Скажу только, что попал я с другими моими товарищами в плен к фашистам, бежал из концлагеря, а теперь вот вновь сражаюсь против гитлеровских захватчиков в партизанском соединении под командованием Ковпака. Милая мамочка! Береги себя, не плачь, не тоскуй. Я постараюсь вернуться домой целым и невредимым. Постараюсь! И чести нашей фамилии не уроню. Привет всем моим землякам-труженикам. Крепко обнимаю братцев — Ваську и Володьку, всех вас целую!»

В конце письма было приписано:

«Мама, поклонись от меня речке Таре. Песенку о ней я ношу в себе. Твой сын, гвардии сержант Тимофей Башканов».

Сусанья уткнулась лицом в письмо, сидела так какое-то время, не шевелясь и не дыша.

— Тима… Тимочка… сыночек!..

Она поднялась с лавки и, не замечая Володьки и Васьки, оторопело на нее глазевших, пошла из избы — прямая и недоступная, с непокрытой седой головой. Спустилась с крыльца, прошла до сарайчика, миновала его и огородом, чернеющим прошлогодними грядками, направилась к речке.

Она вышла на берег в том самом месте, где нежно розовели кусты вербовника, густо разнаряженные голубовато-серебристыми сережками. Сюда, к этому месту, с ребяческих лет и до ухода на войну постоянно любил наведываться Тима. Это было его излюбленное место, его заветный уголок. Здесь он и рыбешек удил, и купался, ныряя в воду с крутого песчаного бережка, и просто отдыхал тут в жаркие дни с книжками и тетрадками. Сюда приходил он и в тот последний день — проститься с милой Тарой.

Он любил свою речушку, как любят и ценят все то, что для человека является неотъемлемой частью его жизни. И слово «Тара» звучало для него, наверно, так же, как слово «мама». Он и песенку-то эту сам, видно, сочинил, где такие вот слова:

Речка Тара, речка Тара,Тара-тараторочка,Ты моя подружка стара,Моя синезорочка…

Песенку эту пели потом и по-другому:

Поплыву к подружке старой.Где ж моя моторочка?

Солнце еще висело над зубчатой стеной ельника, бросая косые длинные лучи на освободившиеся от снега блеклые поля, на сгрудившиеся дома и постройки сараев и амбаров Порани. Празднично блестевшие окна домов радостно смотрели на Сусанью, на речку Тару.

Речка Тара синела густо, вобрав в себя всю синеву неба. Она дышала легкой весенней прохладой, отдавая по-прежнему свежими огурцами.

— Речка Тара, — обратилась к ней Сусанья, — Тимочка, сыночек мой, а твой дружок, — живой. Письмо прислал, велел тебе кланяться. — И низко опустила в поклоне седую голову.