Синеет речка Тара

— А выходила я за его… В старое-то время как было? Стро-ого! Родителей тогда почитали, супротив родительского согласия не шли — упаси боже! И я бы не пошла, да получилось так. У всякого из нас своя судьба, доля своя неминуюча. Вот и у меня… Родители мои жениха мне сыскали. Из Тюсьмени. Верст двадцать от нас село. Красивое, на веселом месте стоит. И жених — парень ладный. Из семьи богатой. Жигловы они. У них и мельница ветряная. Мукой торговали. А Федор, за которого я должна была выйти, в село к нам прикатил и на вечерки пошел, тама меня и увидел. Приглянулась я ему: «Моей и моей будешь». А я-то совсем дурочка — семнадцать токо. Не шибко пондравился он мне. С вечерок домой с ним шла, а на другой-то день он к нам заявился. Свататься. Родителям моим чё? Они того и хотели. Не сидеть же мне в девках, да и жених из богатой семьи. Согласна я не согласна, а воля родительская над нами. Я и согласилась. Куда уж деться? Да и задаток свадебный жениху своему будущему дала — кофточку гарусную. Уехал он, сватов посулился прислать к сочельнику. А повенчаться должны были на рождество и свадьбу сыграть. Ну, тятя с мамой готовятся уж. И я вся в ожиданиях. А тут и приезжает в село он, мой Ваня. К родственникам он приехал и меня увидел. Мы токо друг на дружку глянули — вот тебе и все. И все! Токо будто всю жисть и ждали друг друга. А уж я-то к ему, прости господи, прямо как трава к солнцу. Вот умру, а никого больше мне за его не надо. Вот ить оно как, дорогой мой сынок. С ума прямо девка сошла. Ой, да еслив про все говорить, дак…

— Говори, говори. Интересно! — просит отец.

— Антирес-то какой? — продолжала старушка. — Не шибко было антиресно для моих родителей. Да и мне-то… Но я уж решилась. С Ваней мы уговорились, что увезет он меня. Тайком, значит. А это по тем временам… Самовольством считалось. Грех большой. Жить-то без родительского благословения?.. Што ты! Все я это понимала, да сердце мне другое говорило. А родителей я тоже любила. Хорошие они у меня были — тятя и мама. Не хотелось и их позорить, да што тутка поделаешь? — Старушка вздохнула, задумалась над чем-то, потом опять вела дальше: — Ну, так и вышло. Со скандалом. Ваня замешкал, а жених мой на сочельник сватов прислал. Прислал, а я — нет и нет! Ни в какую. Не хочу выходить замуж, и все тут. Я ить тоже была не дай бог. Ага! Отец-то, покойничек, царство ему небесное (старушка перекрестилась), Николай Степаныч, строг был. Нас ить тоже у него да у мамы орава целая росла, попробуй всем угодить. Вот тятя тогда и за вожжи, меня пороть штоб, а мама уж в зашшиту — жалко ей меня. Материно-то сердце… Тятя и на маму с вожжами, токо не бил, нет. Он хыть и строг был, а нас никого и пальцем, бывало, не тронет. Так пострашшает, а штоб бить — нет. А на маму-то и слова плохого не говорил. Ага! Ну, сваты тоже видят, што нехорошо выходит, да и на коней и назад — были и нету. Разладилось все. По всему Дубровину молва пошла: Дуська-то Кавшанкина чё отчебучила! А тятя пристрашшал, что теперь выдасть меня за полоумного Алешечку. Я — молчок. Жду Ваню свово, а он и приехал да ночью-то и увез меня в свое Ренево. Зимою, на санях. Ни приданого, ничего за мной. В чем была, в том и поехала. Без родительского благословения. Вот ить как. Ни греха и ничё не побоялась. А тятя-то на меня… У-у-у! Не приведи господь бог. Год цельный все на меня серчал, а все одно пришлось им меня благословить. У нас уже и сын родился — Сереженька. Теперь-то уж и он старик, Сергей-то Иваныч. Девятый десяток ему, а ничё, крепкий ешо, слава богу. У его я и живу. У его. Ага!

— Молодец, мать! — одобрил отец, верно, за все, что услыхал он от старушки. И спросил: — Жить-то не надоело? Может, ешо сотнягу лет прожила бы, а?

Старушка усмехнулась, головой повела, сказала:

— Пока земля держит, пока здоровье есть — пошто и не жить? Как по годам, сынок, дак и долгая жисть вроде, а как подумать, дак вроде и не жила ешо. И намыкалась за стоко-то годов, да все уж позади, как и ничё не бывало. И сама давно ли будто была в девках, а вот уж и помирать, поди, скоро время. Как будто в одни двери вошла, а в другие вышла. Да ить скоко не живи, а помирать-то все одно придется. Да токо солнышку вот радуюсь. Не надоело солнышко красное. И небушко, и земля, наша матушка-кормилица, и пташки баскоголосые, и цветочки лазоревые, и люди добрые. Как все это оставлять-то на веки вечные? Все ить люблю да ешо пушше прежнего. Ага, ага!

— Живи тогда, мать! — разрешил щедро отец. — И садись, подвезу до Меньшикова.

— Нет, нет, сынок, — заторопилась вдруг старушка, — не сяду я в ходок. Пешочком помаленьку дойду. На богомолье пешком токо ходют, не ездют. Пошла я, пошла. Доброго вам пути. Ребятишки-то у тебя славные, пускай растут да здоровеют. Помощниками будут отцу-матери.

— Будут! — сказал отец и тронул Игреньку.

Ходок наш покатил вперед.