Синие дали

— Да ты посмотри, красота-то вокруг какая, — обиделся Павлов. — Ты приглядись, как березы в закате горят. Ты видел такие краски? И не поймешь сразу: то ли они золотые, то ли розовые и вроде еще с каким-то отливом.

— А я ведь все больше под корни им смотрю, — честно признался Иван Семенович, — мне бы поточнее разглядеть, что под корнями у них. Это мне ближе по сердцу.

— Одно другому мешать не должно, — решительно ответил Павлов. — Ты иди да поглядывай. Красота свое возьмет.

— Дай бог! — улыбнулся Иван Семенович. — Идти-то далеко?

— Нет, близко. Но надо поспешить, — ответил Павлов и зашагал быстрее.

Где-то вдали прогремел выстрел, и эхо гулко раскатилось над лесом. Павлов еще прибавил шагу. Они перебрались через ручей и старой, заваленной снегом лыжней вышли к широкой просеке.

— Ну вот мы и на месте, — с облегчением проговорил Алексей Андреевич и указал приятелю на развесистую елочку, — тут стоять будешь. Обзор хороший и маскировка надежная. Вальдшнепиную песню знаешь? Хр-хр! Стрелять будешь, не горячись, выцеливай лучше. Да ружье не забудь зарядить! А я пойду встану там, на второй просеке, — проговорил он и почти побежал к мелочам.

— Ты потом приходи сюда, я тебя ждать буду! — крикнул вслед ему Иван Семенович.

Оставшись один, он зарядил ружье, но не пошел к елке, а отыскав на краю просеки пень повыше, удобно уселся на нем. Теперь его уже никто не торопил, и он спокойно мог делать то, что ему хочется. Лес только еще просыпался после длительной зимней спячки, и это пробуждение наполняло его особой, ни с чем не сравнимой прелестью. Повсюду еще лежал ноздреватый, рыхлый, подернутый сверху блестящей коркой снег. Но на пригорках уже открылись проталины, и с них крохотными звездами глядели подснежники. Весна повсюду оживляла еще недавно скованный стужей лес. Журчали ручьи. Под снегом в оврагах, между корнями елей и сосен они бурлили, клокотали, звенели на разные лады по закраинам льда и, наполняя чащу веселым шумом, уносились куда-то дальше по своим невидимым руслам. Им вторили птицы. Их было немного, но нестройный хор голосов то и дело раздавался по обеим сторонам просеки. Иван Семенович слышал и еще какие-то неясные, почти таинственные звуки, но не мог понять, откуда они доносились. Был ли то шорох трущихся друг о друга ветвей, садился ли снег, подмытый водой? Шум этот, ровный, спокойный и неумолкаемый, воспринимался как дыхание самого леса.

Над просекой небо было уже фиолетово-синим, но дальше за лесом оно отсвечивало ярким золотым отливом. У горизонта золотой отлив розовел и постепенно переходил в кроваво-пунцовое зарево. Небесный пожар был так необъятен и величествен, что, глядя на него, Иван Семенович забыл и об охоте, и о своем шумливом приятеле, и обо всех своих делах и заботах.

Он неподвижно сидел на пне, устремив на закат задумчивый взгляд. Казалось, ничего не существовало сейчас для него в целом мире, кроме этого заката. Он любовался им, чувствуя, что в душу его вливается какой-то особенный, торжественный покой. Все существо его, казалось, слилось сейчас в единое целое с окружающим миром, и именно от этого передалась ему частичка того величественного покоя, каким все дышало вокруг.

Иван Семенович словно окаменел и продолжал неподвижно сидеть на пне до тех пор, пока не услышал над собой тихое, приглушенное хорканье. От неожиданности он вздрогнул и посмотрел вверх. Вдоль просеки, метрах в двадцати над землей, быстро взмахивая крыльями, летел вальдшнеп. Вычерчивая в воздухе ровный путь, птица с каждой секундой улетала от него все дальше и, прежде чем он успел хорошенько разглядеть ее, скрылась за верхушками деревьев.

Проводив ее взглядом, Иван Семенович подумал, что, верно, от этой встречи в нем и должна была родиться охотничья страсть. Но, к удивлению своему, он не ощутил почти никаких перемен в настроении. Добыча улетела. Первый выстрел, с таким нетерпением ожидаемый начинающими охотниками, не был сделан. А он не чувствовал ни досады, ни разочарования. Ни азарт, ни волнение не охватили его. Он даже не освободился от плена той неподвижности, которая так полно и властно сковала все его существо.

И только одна неожиданная догадка мелькнула при этом у него в голове. Ему показалось, что с появлением птицы весь видимый им пейзаж сразу как-то неузнаваемо изменился, словно наполнился новым содержанием. Вальдшнеп летел на фоне зари, и она от этого будто потеплела. Он летел дальше над лесом, и лес становился живее, ощутимее…