Синие стрекозы Вавилона

Мурзик встал. Медленно расстегнул верхнюю пуговицу. Посмотрел на меня. Я ждал. У меня было каменное лицо. Мурзик расстегнул вторую пуговицу. Третью. Снял рубашку. Под рубашкой оказалась голубенькая застиранная майка, из-под которой во все стороны торчали буйные кудри темных волос.

— Майку... тоже? — шепнул Мурзик.

— Не надо, — позволил я. Меня тошнило от его волосатости.

Все левое плечо Мурзика было в синих клеймах. И на правом тоже обнаружилось две штуки. Мурзик представлял собою живой монумент государственному строительству в нашем богамиспасаемом отечестве. Чего только не отпечаталось на его шкуре! Гербы строек эпохи Восстановления, нефтяных вышек Андаррана, портового комплекса на границе с Ашшуром, медных рудников, хуррумских угольных шахт и даже железной дороги «Ниневия-Евфрат, Трансмеждуречье».

Под всем этим великолепием моргала подслеповатым глазом полустершаяся русалка похабного вида, а на правом предплечье имелось изображение скованных наручниками кайла и лопаты с надписью «Не забуду восьмой забой!»

— Все, — сказал я. — Можешь одеваться.

Трясущимися лапами Мурзик натянул на себя рубаху. Забыв заправить ее в штаны, сел. Машинально доел макароны. Вид у него был убитый.

— Мурзик, — сказал я. — Сукин ты сын. Где тебя добыла моя матушка, а?

— На бирже, — сказал Мурзик и рыгнул. — Простите.

Я растерялся. То есть, я по-настоящему растерялся. Матушка всегда покупала товары с гарантией. Даже из комиссионных магазинов неизменно выцеживала какую-нибудь филькину грамоту, по которой потом имела право на бесплатный или льготный ремонт. По части филькиных грамот моя матушка — великая искусница. Как же ее угораздило вместо добропорядочной и квалифицированной домашней прислуги приобрести беглого каторжника?..

У Мурзика подрагивали толстые губы.

— Ну, ну, — сказал я наконец. — Рассказывай уж все, без утайки. Как ты надул их?

— Не надувал я никого, — пробубнил скисший Мурзик. — Знаете такую лавочку — «Набу энд Син работорговая компани лимитед»? Слыхали?

— Ну, — буркнул я. Я не знал такой компании. Я противник рабства.

— Они скупили у нас, на железке — ну, «Трансмеждуречье», шпалоукладка — большую партию отбракованных рабов, — продолжал Мурзик.

— Так ты еще и отбракованный?

Мурзик кивнул.

— Так вышло, — пояснил он. — Да я-то уж точно ничего не делал, ну — ничего такого... Он случайно упал.

— Кто?

— Прораб. Он в котел упал. — Добавил тише: — Ну, со смолой — котел, то есть. А спичку уронил вообще не я... Ну, нас и отбраковали. Всю смену...

Я налил себе кофе в чашку из широко раздутых ноздрей хрустального сарацина. Сел с чашкой.

Мой раб уныло и многословно бубнил, что не ронял он спички и что прораб упал в котел случайно, а всю смену отбраковали и хотели общественно-показательно повесить, но тут как раз кстати нагрянули ушлые ребята из этой «энд Син работорговой» и вошли в сложные переговоры с руководством строительной компании. Вернее, с подрядчиком. Вернее, с одним мудаком, который всей этой богадельней заведовал.

Вследствие чего всю отбракованную смену «энд Син работорговая» скупила по баснословной дешевке. А на биржу сдала, понятное дело, уже втридорога, снабдив каждого сертификатом квалифицированной домашней прислуги и липовой справкой об отличном состоянии здоровья.

— У нас двое чахоточных были, — сообщил Мурзик. — Я с ними еще с рудника. Один так вообще кровью харкал...

— Как же ему справку?.. — спросил я и тут же осознал свою наивность и слабую подготовленность к жизни. У работорговой компании этих справок как грязи.

Желая сделать мне подарок на день рождения, матушка направила на биржу запрос. Оттуда прислали личное дело моего Мурзика — с фотографией располагающего к себе киноактера, с липовыми данными, с липовой квалификацией, с липовой характеристикой с места последнего служения — вообще, сплошную липу. И стоила эта липа очень-очень дорого. И уж конечно на липу полагалась гарантия. Естественно, настоящая.

Пока я все это соображал, Мурзик в тоске глядел в стену и ждал.

...А что я должен теперь со всем этим дерьмом делать? Отослать Мурзика обратно на биржу? Чтобы его благополучно перепродали какому-нибудь другому честному налогоплательщику? Разбить сердце матушки, которая до сих пор свято верит справкам, личным делам — вообще всему, что выбито на глиняных таблицах?

— Ну, — уронил я наконец, — так что делать будем?

Он повернулся ко мне и разом просветлел лицом. Я еще ничего не решил, а он уж почуял, подлец, что обратно на биржу его не отправлю. Пробормотал что-то вроде «до последней капли крови» и «ноги мыть и воду пить».

Я сдался. Я дал ему восемь сиклей. Я велел принести пиццу фирмы «Истарджонни» или как там. Я допил кофе.

Съел пиццу — холодной, ибо разогреть ее в духовке мой раб не догадался. Сварил себе еще кофе. На душе у меня было погано.

Ну вот, теперь вы все знаете о том, как я живу, какие у меня родители и какой у меня замечательный раб Мурзик.