Синие стрекозы Вавилона

При этой ослепительной вспышке вдруг высветился город-призрак — огромный город, почти до основания разрушенный бомбежками. Он был виден как бы с высоты птичьего полета. На месте стеклянного храма оказался другой, вернее, руины другого — от него осталась только одна стена, наполовину рухнувшая, похожая на сломанный зуб. На этой стене висело распятие. Оно становилось все больше и больше по мере того, как яркий свет угасал, и город исчезал в надвигающейся темноте. И наконец оно стало большим, горящим; оно словно впитало в себя весь израсходованный на вспышку молнии свет, и медленно слилось с повисшей в воздухе бесплотной фигурой.

— Вот ты где, паршивец! — сказал кто-то в темноте и ощутимо схватил подростка за ухо.

— Ай! — вскрикнул мальчик и попытался вывернуться.

— Что ты здесь делаешь?

— Ничего плохого, господин! — поспешно сказал мальчик.

Постепенно перед ним стала вырисовываться фигура рослого мужчины в военной форме. Щуплый азиатский подросток казался рядом с ним совсем ребенком.

— Пойдешь со мной, — распорядился мужчина.

— Нет, пожалуйста, — взмолился мальчик. — Здесь так красиво.

— Не рассуждать! — рявкнул мужчина и больно вывернул ухо. Мальчик запыхтел. — Я сказал, что ты пойдешь со мной, и точка! Беспризорникам здесь не место.

— Я не беспризорный, — сказал мальчик.

— Да? — Мужчина откровенно не поверил. — А чей же ты, в таком случае?

Долгая пауза.

— Забыл, — признался мальчик.

— А здесь как оказался? — хищно насторожившись, спросил мужчина.

— Пришел.

— Как пришел? — продолжал допытываться мужчина.

— По… облакам. Я…

— Ты сбежал?

Мальчик отвернулся.

Пастырь в храме замолчал, прислушался, потом пошел к выходу — и вот он уже стоит в дверях.

— Что здесь происходит? — осведомился он. — Неужели нельзя было отнести ваши служебные дела подальше от Божьего храма?

— Божьего! — фыркнул офицер. — Скажите лучше — «моего», это будет вернее.

— Мое дело Божье, — твердо произнес Пастырь. — Прошу вас, уйдите.

Воспользовавшись заминкой, подросток вывернулся из твердых рук офицера и бросился к Пастырю.

— Господин! — закричал он. — Скажите ему, что я ничего не делал. Я только подглядывал. Я ничего не украл.

Пастырь поглядел на вороватого мальчишку, перевел глаза на офицера.

— Почему вы ополчились на него, сударь мой? Ребенок-то чем вам не угодил?

— Я… Черт побери, я не ополчался! — разозлился офицер. — Я хочу забрать беспризорного мальчишку в приют, вот и все. Нечего ему шляться где попало.

— Я и сам мог бы воспитать ребенка, — холодно произнес Пастырь. — И получше, чем вы и подобные вам. По крайней мере, здесь не богохульствуют.

— Еб твою… — начал офицер и споткнулся.

Пастырь взял мальчика за руку.

— Пойдем со мной, дитя мое.

Но подросток присел и выдернул руку.

— Нет, — сказал он тихо. — Пожалуйста, отпустите меня.

— Он пойдет со мной, — сказал офицер. — Я и спрашивать никого не стану. Я лучше вас знаю, где его место.

— Какое место лучше храма? — вызывающе спросил Пастырь.

— Рай, — сказал офицер.

— Вы уверены, что мальчику будет там хорошо?

— Меня не интересует, будет ли ему хорошо. Он должен находиться там, где его место.

— Кто определяет, где чье место?

— Сам человек. Как правило.

— В таком случае, давайте спросим его, — предложил Пастырь. — Может быть, он выберет меня.

— Еще чего! — возмутился офицер. — Я и спрашивать не стану. Я сказал — «как правило». К тому же, и не человек он вовсе…

— Вы противоречите сами себе, господин офицер.

— Я представитель закона и не могу противоречить сам себе. Я логичен, милосерден и справедлив, — заявил офицер.

Пастор воздел руки.

— Милосердие не бывает справедливым, — сказал он. — Милосердие не бывает логичным…

— Хватит болтать, — проворчал офицер, снимая с пояса наручники. Но худые запястья подростка выскользнули из них, и офицер бросил наручники себе под ноги, выругавшись последними словами.

— Хотели заковать в железо свободную волю? — осведомился Пастырь.

— Иди ты в жопу со своей свободной волей, — посоветовал офицер. — Я здесь для того, чтобы соблюдался закон. Будешь много болтать — я и тебя арестую.

— Мальчик пойдет со мной.

— Мальчик будет препровожден туда, где ему место.

………………………………

Так стояли у открытых ворот стеклянного храма и спорили о душе Мирры смертный Пастырь, погибший в авиакатастрофе, и бессмертный ангел-хранитель, и никак не могли договориться между собой.

Это был рай. Полный аромата цветущих кустов и деревьев, полный благоухания трав и пения птиц. Это был рай, где все любили друг друга и были прекрасны и молоды. Это был рай, где не угасало солнце, где блаженство порой становилось нестерпимым.

И все чаще Аглая плакала по ночам от страха, и все мрачнее становился Комедиант, и все тише играла шарманка Карусельщика, и все яростнее звал «сестрицу» Упрямец с кровавой раной на животе, и все сильнее сжималось сердце у Пиф, которая теперь любила и жалела всех…

Мирра бродила по саду и звала свою душу. Но она не знала, какое имя носит ее душа, и потому кричала только:

— Эй ты! Где тебя носит, ты?

А Беренгарий, листавший свою черную книгу, поднимал голову, слушая ее крик, и говорил вполголоса: