Синие стрекозы Вавилона

Хозяин пнул его ногой.

— На колени, паскуда! Ты мертв, я ангел Божий!

— Пидор ты, а не ангел, — тихо сказал Упрямец, лежа на полу.

— Молись, говно! Ты хоть молитвы знаешь?

— Заебись в жопу… — прошептал Упрямец.

— Повторяй: отче наш, иже еси на небесех…

— Сука… еба… в рот…

Пятеро праведных сидели кружком и смотрели, как Хозяин бьет шестого. И никто не сказал ни слова.

— Ты умер! — говорил Хозяин. — Ты в раю!

И с каждым новым словом бил Упрямца ногами, и белый халат развевался над армейскими ботинками.

— Молись, паскуда!

— Бляди…

А потом вошла Аглая и взяла Хозяина за руку.

— Что ты делаешь? — спросила девочка.

Хозяин остановился, тяжело дыша.

— Он не верит в Бога. Он не верит в смерть. Он не поверил мне.

— Какая разница, — сказала Аглая тихо.

— Но как же он очутился здесь, если не верит? — спросил Хозяин.

Упрямец открыл глаза. Над ним склонилось детское лицо, ясное, с широко расставленными глазами. Серьезное, спокойное.

— Сестрица, — прошептал Упрямец, — я не буйный, пусть он не бьет меня…

— Не бойся, Упрямец, — сказала Аглая. — Он больше не тронет тебя.

Хозяин дернул ртом и вышел, пробурчав напоследок:

— Если вы такие умные, то сами и вразумляйте этого атеиста…

И хлопнул дверью внизу, и дом содрогнулся.

Упрямец приподнялся на локтях, огляделся, и белые одежды праведных показались ему смирительными рубашками.

Карусельщик глядел на него с пониманием.

— Выпей чаю, — предложил он, протягивая в ладонях буроватую жидкость.

Упрямец жадно глотнул, посмотрел на прыщавое истощенное лицо алкоголика, успокоенно вздохнул.

— Так я и знал, что это вытрезвитель…

— Что ты делаешь, Аглая? — спросила Пиф свою дочь.

Девочка сидела на ступеньке в доме, где были выбиты все стекла. Солнечный свет ломился в оконные проемы, которые были тесны для него. На коленях Аглаи лежала сгоревшая книга, и черными были ее страницы.

— Я читаю, — сказал ребенок.

Пиф села рядом, заглянула в черноту сгоревших листков.

— И что здесь написано?

— О, — сказала Аглая, просияв улыбкой, — всякий раз — разное…

С пустым ведром прошел мимо них наверх Комедиант. Пиф заметила вдруг, как красив он и каким усталым он выглядит.

Набрал полное ведро чаю из ванны и вниз пошел, тяжело ступая. Все немило было ему в раю Хозяина.

А Голос визгливо бранился, сидя на плече Комедианта:

— И чай этот дрянь! — плюнул на пол. — И ванна грязная! — пнул ванну. — И бабы на лестнице сидят, шагу не ступить! — нарочно задел.

Комедиант скрылся за холмом, сложенным старыми консервными банками, и только Голос доносился еще:

— …и рай этот ваш ебаный!..

Пиф покраснела от злости и открыла уже рот, чтобы обматерить вдогонку своего давнего друга, как вдруг заметила, что Аглая плачет. Что смотрит Аглая на Комедианта во все глаза и слезы текут по круглым детским щекам.

— Почему ты плачешь? — спросила у дочери Пиф, удивившись.

— О, я жалею его, — ответила Аглая. — Я жалею его, мама.

— Почему? Разве он не один из нас?

— Он скоро умрет, — сказала девочка.

— Какие глупости, — отрезала Пиф, глядя, как Комедиант показывается из-за холма на тропинке, как спотыкается и щедро плещет чаем себе на ноги. — Какие глупости, Аглая. Разве мы уже не мертвы?

— Разве мы мертвы, мама? — удивленно спросила Аглая, и Пиф вдруг вспомнила: ее дочь не знала другой жизни, кроме посмертной. Как дети, рожденные во время войны, не знают ничего о мире.

— Смерть — она там, — сказала Аглая и махнула рукой в сторону солнечного света.

И ослепительный свет солнца показался вдруг ее матери страшным.

— Und das Licht scheint in der Finsternis, und die Finsternis hat es nich ergriffen… — читал Пастырь нараспев.

Чумазый подросток терся у входа в храм, то и дело вытягивая тощую шею и засовывая любопытную физиономию в распахнутые врата.

Подросток был худ и очень подвижен; на смуглом круглом лице поблескивали узкие глаза; слегка выпяченные губы шевелились, как будто повторяя слова, доносившиеся из храма. Растрепанные черные волосы подростка кое-как заплетены в тоненькую косичку. Мальчик был бос, в рваной рубашке с плеча рослого мужчины, которая доходила ему до колен.

В темноте вечной ночи смутно поблескивал храм. Это было шестиугольное сооружение со стенами из рифленого стекла темно-синего цвета, с вечным не-небом вместо крыши, с облачным покровом вместо пола, и облака в храме были чернее китайской туши. В этой черноте почти целиком терялась облаченная в темные одежды фигура Пастыря, над которым, в бессветном воздухе, висела, раскинув руки, светящаяся фигура.

К ней и обращался Пастырь, вознося свои молитвы, и невидимый хор еле слышно пел откуда-то из-под крыши.

Подросток мялся на пороге, не решаясь войти. Его разрывали на части любопытство и страх. А хор продолжал петь, и Пастырь продолжал читать, а светящаяся фигура парила над головами и неожиданно вспыхнула, как будто в нее ударила молния.