Сюрприз в рыжем портфеле (сборник)

— Да, между прочим, тут у товарища киноаппарат отобрали, так распорядитесь, чтобы его немедленно вернули, — неожиданно сказал Ферзухин. — Что за порядки у вас? Люди снимают фильм о родном городе, а у них отбирают аппарат.

Чаевых удивился:

— Аппарат отобрали? Ай-яй-яй! По какому же такому праву? Нарушение… Конечно, нарушение. Не надо вам этим заниматься, товарищ Ферзухин. Я сейчас позвоню.

Чаевых сделал запись в тетрадочке, потом поднялся и подошёл к телефону.

Ромашкин ободряюще подмигнул Ферзухину: «Молодец, Топорик, продолжай в том же духе!»

Отойдя от телефона, Чаевых заверил Ферзухина, что ошибка будет исправлена и киноаппарат сейчас принесут.

— Может быть, поужинаем вместе? Выпьем что-нибудь, закусим, а? — предложил заместитель директора.

Ферзухин вопросительно посмотрел на Ромашкина. Тот кивнул: «Соглашайся».

— Поужинать — недурно, — сказал Ферзухин.

— Что будете пить — водку, коньяк? — спросил Чаевых.

— Ни то, ни другое, — ответил Ферзухин. — Слишком крепко. Я пью портвейн. У нас теперь так заведено. Если есть — «Три семерочки».

«Ферзухин, ты гений! — подумал Ромашкин. — Отказаться от коньяка — это для тебя высший подвиг!»

— А что на закуску возьмём? — спросил Чаевых. — Салатик? Паштетик? Заливное? Из горячего — рыбу или цыплёночка?

— Что-нибудь полегче, — ответил Ферзухин. — В последнее время ответственные работники ввели для себя суровые ограничения. Творог, рыбное, растительное…

Чаевых, извинившись, удалился. Ферзухин вытер платком нот со лба, сказал Ромашкину:

— Ну и в историю ты меня втравил, чёрт возьми! Аж устал! Кажется, мне надо отсюда смываться. Потом позора не оберёшься.

— Какого позора? Ты никому ничего не врал. Ты не выдавал себя за иранского шаха, но преследовал личных целей. Ты, фон Ферзухин унд Шпацирен, на этот раз морально абсолютно чист.

— А если меня завтра позовёт Росомахин?

— Во-первых, Росомахин завтра не позовёт, потому что он на три дня уехал. Во-вторых, если будет необходимость, покажешь своё командировочное удостоверение. Приехал, мол, изучать вопросы перспективного снабжения. А то, что тебя за другого приняли, не твоя вина.

Вместе с Чаевых в комнату въехала «тачанка» с бутылками и закусками. Выпили портвейна, закусили салатом и заливным судаком.

— Как вы с Росомахиным живёте? — вдруг спросил Ферзухин. — В мире? Или немножко кусаетесь? Слыхал я, что с бытом на стройке не всё ладно. Говорят, что вы честный работник, но Росомахин на вас давит.

— Давит, давит! — удручённо подтвердил Чаевых.

— А было ли… — продолжил приезжий.

Не дослушав, о чём пойдёт речь, Чаевых с пылкой готовностью согласился:

— Было! Было!

— Подождите, я же ещё не спросил, что было… Ах, чёрт, запамятовал мысль… Да, значит, так: как бы ни давил на вас Росомахин, за быт отвечаете вы. Идут разговоры, что ваша линия расходится с линией партии…

На Ферзухина смотрели два мутных дрожащих шарика.

— Будем принципиальными! У вас нет партийных взысканий?

— Выговоров не было. Я ведь всегда стараюсь! — чистосердечно признался Чаевых. — Но, должен вам сказать, что с Росомахиным работать невозможно.

— Вы о себе говорите, а не о Росомахине. Объясните, — Ферзухин посмотрел в шпаргалку, написанную Ромашкиным, — объясните, почему на стройке такая текучесть кадров? Сотни людей приезжают, сотни людей уезжают…

Записав что-то в тетрадочку, Чаевых ответил:

— Не устроены, стало быть. В силу слабости. С жильём туго, с яслями, с детскими садами. Вы в моё положение войдите! Построили детский сад, а Росомахин вселил в него Дом техники, фотовыставку… Что я могу поделать?

Вино было выбрано правильно — портвейн. Чаевых пил всегда только водку. От непривычного портвейна он ошалел, стал очень разговорчивым.

Ферзухин задавал вопросы. Чаевых отвечал, спасал себя и стараясь утопить своего любимого шефа.

И чем дальше шёл разговор, тем глубже вживался в образ Топорик, тем некрепкое становился Чаевых в своих признаниях.

Рассуждая о делах стройки, он зашёл так далеко, что убеждённо заявил:

Росомахина надо снимать. Зазнался он и зарвался. От масс отошёл… И наша комиссия к этому выводу, конечно, придёт.

— Какая комиссия? — удивлённо спросил Ферзухин,

— Не темните, я воробей стреляный, — ответил Чаевых.

Ферзухин пошёл навстречу.

— Ладно. Темнить не буду.

Беседа была прервана только однажды: секретарь Чаевых принесла ромашкинскую кинокамеру.

Костя не замедлил воспользоваться ею.

— Можно вас снять на память, как гостя? — спросил он Ферзухина.

— Пожалуйста, ничего секретного в моём приезде нет.

В кадр вместо с Ферзухиным попал, конечно, и Чаевых.

— Что вы завтра будете делать, товарищ Ферзухин? — осторожно полюбопытствовал Чаевых.

— Отдохнуть предполагаю. А может быть, и посмотрю что-нибудь.

— Карьеры? Обогатительную фабрику?

— Нет, — ответил Ферзухин. — По общежитиям пойти думаю. Как народ живёт, посмотреть.

— В таком случае я к вашим услугам. Могу сопровождать, угодливо предложил Чаевых.

— Сопровождающих мне по надо, отрезал Ферзухин. — А ты работай. — Он перешёл с Чаевых на «ты». — У тебя дола. Если гид мне понадобится, то вот он — Ромашкин.

Чаевых откланялся и вышел. По через несколько минут вернулся.