Сюрприз в рыжем портфеле

Он хотел, чтобы все было в его царстве-государстве хорошо, и если вдруг узнавал, что что-то плохо, то впадал в грусть, и ему давали успокаивающие королевские капли.

И придворные делали все, чтобы его не расстраивать.

— Сколько бочек меда, сколько пудов пеньки, сколько баранов в моем царстве-государстве? — спрашивает царь первого министра.

— Десять тысяч бочек меда, сто тысяч пудов пеньки, миллион баранов, — отвечает министр, не задумываясь.

А у царя на глазах слезы.

— Плачете, ваше величество?

— Плачу.

— Мало, что ли?

— Мало.

— Ну, тогда, значит, я ошибся. Значит, больше.

— Вот то-то же. Пошли во все концы моего царства-государства арифметиков, чтобы сосчитали, чего я сколько.

Поскакали гонцы во все концы, возвратились и принесли первому министру большую-пребольшую бумагу с докладом.

Смотрит он на бумагу, и глаза его гневом разгораются.

«Меду негусто, в смысле пеньки пусто, баранов встречали, но немного».

— Что вы тут мне понаписали? — кричит министр.

— Что видели, — отвечают арифметики, — что знаем. Мы же во всех концах бывали.

А министр еще пуще злится.

— Получается, что вы во всех концах были и все знаете, а мы посередке сидим и ничего не знаем? Поймите, нельзя так писать: расстроится. И без того бессонницей страдает. Забирайте назад свою докладуху и переделывайте.

— А как переделывать? — спрашивают арифметики.

— Эх вы, темнота! — вздыхает министр. — Образованные люди, а учить вас надо. Первая часть положительная — это пять шестых доклада, вторая часть отрицательная — одна шестая.

— Это так обязательно? — удивились арифметики. — А может быть, хотя бы две шестых?

— Ни-и-и-когда. Расстроится.

— Поняли, — сказали арифметики. — Дальше…

— Дальше слог. Само слово. Слово должно быть ласковое. Вот вы тут пишете: «…к тому же кое-где мед воруют». Грубо. Прочтет — расстроится. Нет воровства! Имеют лишь место отдельные случаи, когда некоторые граждане, являясь невольной жертвой предрассудков далекого прошлого, путают свое личное имущество с имуществом казенным. Вот как! Или еще: «взятки». Мягче надо! Знать надо, для кого вы все это пишете. Нет взяток. Но, конечно, случаются порой факты, когда рассеянные столоначальники берут у благодарных им людей небольшие суммы денег, по неосторожности не оговаривая сроки возвращения упомянутых сумм кредитору.

— Понятно, — кивнули своими учеными колпаками арифметики. — Но мы же арифметики. Насчет невольных жертв и рассеянных столоначальников это у нас краем-боком. А как же с цифрами?

— Цифры я беру на себя, — ответил первый министр. — Вы, скажу я вам прямо, по-мужицки, не очень сильны в статистике, то есть в цифросчете. Статистика — такого слова нет, оно появится потом.

И ушли арифметики. И пришли потом с новым докладом. С мягким таким. Ласковым.

— Так сколько бочек меду в моем царстве-государстве? — спрашивает Террикон своего первого министра. — Сколько пудов пеньки? Сколько баранов?

— Сто тысяч бочек меду, миллион пудов пеньки, десять миллионов баранов, — отвечает первый министр. — По уточненным данным…

А у царя на глазах слезы, и министр поправляется:

— По уточненным данным, но не окончательным…

А царь говорит:

— Не потому плачу, что плохо, а умилен тем, что хорошо. Значит, дочь мою Олену замуж выдавать можно. И решил я: тому, кто ее руки будет достоин, полцарства отдать. Половину того, что ты назвал…

Первый министр тихонько за сердце хватается: где оно, все это названное? Но деваться некуда.

— Хорошо, — говорит, — по вашему повелению отдадим. Но одного этого мало…

Хитрый он был, первый министр.

— Мало? — переспросил царь. — А что же еще надобно?

— Славу вашу увековечить надо. Чтобы прошли века…

— А как это у-ве-ковечить? — заинтересовался царь.

— А в заморских дворцах принято, чтобы во всех залах картины висели. И чтобы рассказывали они современникам и далеким потомкам, как все при великом Терриконе было благоуханно. А с картинами мы пока поотстали.

Как заплачет царь Террикон, как запричитает:

— Поотстали? То вдруг все хорошо было, а то поотстали?

— Не плачьте, ваше величество, — утешил царя первый министр. — Есть выход. Дать в приданое вашей лучезарной дочери вместе с полцарством целую картинную галерею… то есть не галерею: это слово появится потом… подарить целое картиносмотрилище. А для того послать художников во все концы, дать им кистей поболе и холста неограниченно — и пусть работают! А со свадьбой повременить.

И согласился царь, что ради такой великой цели со свадьбой можно и повременить. Так и до сих пор тянут.

Приносят художники первому министру свои картины, а он все решительно отметает:

— Ни-и-когда! Расстроится. Что вы тут понарисовали?

— Пейзаж. Деревня, которой угрожает извергающийся вулкан.

— Погасите вулкан. Они у нас не извергаются. Ни-и-когда!

— Но «Гибель Помпеи»?

— «Гибель Помпеи» будет нарисована спустя пятьсот лет после нас, и я за это не отвечаю… Ну-ка дальше. Что тут?

— Разлив реки…

— А к чему разлив? Пусть речка течет, как ей положено! Все переделать. Все переделать. Вы понимаете, для кого вы работаете, чьи светлые очи будут разглядывать ваши картины?!