Сюрприз в рыжем портфеле

— Вот и я скоро уйду, — произнес он. — Но знаю, что подумают обо мне и что скажут. Наконец-то, мол, отчалил, старый придира. Давно пора. А какой я придира? Требую, учу. Иначе разве имели бы люди на моем участке такие высокие разряды? А благодарности не жди. Вот Максимка из второй бригады, молодой парень, — сколько я ему помогал, болел за него. А на днях знаете как он мне ответил? «Что ты, говорит, Прокофьич, лезешь в мою работу?» А я ему. «Учу тебя. И не в первый раз. За это не огрызаются, а «спасибо» говорят». А он: «Что это вы про «спасибо»? Вам за это зарплату платят»…

Рассказал мастер и про другого Максимку. Тот из бывших учеников в начальники вырос. Вызывает иногда Прокофьича к себе в кабинет, журит по производственной линии, даже излишнюю строгость на себя напускает: «Как это тут вы, понимаете, мне работаете?» О прошлом, о том, что когда-то был фрезеровщиком на участке Прокофьича, никогда не вспомнит, слова доброго не скажет. Так прямо сразу потомственным начальником он и родился.

Я сказал мастеру, что все это заслуживает фельетона. Он ответил:

— Как хотите пишите. Только фамилии моей не упоминайте. Получится, вроде я благодарность себе выпрашиваю.

Когда я ушел от него, то вспомнил о письме одной женщины. У нее рано умерла младшая сестра. Осталась дочь сестры Лида — школьница второго класса, которую надо было растить и воспитывать. Теперь девочка стала взрослой. Со своей приемной матерью часто конфликтует: недовольна жизнью, плохо в комнате, мало нарядов.

Сказала как-то Серафима Васильевна: «Знаешь, Лида, во времена нашей юности поменьше всего было, а работали побольше. И рады были. Ты вот медсестра. Устроилась бы на дополнительную работу. С больным посидеть или подежурить…» Лида возмутилась: «Что вы все про свою юность? Наша юность — другая…»

И вот Серафима Васильевна взяла напрокат пишущую машинку — она в прошлом машинистка, но профессию эту оставила из-за болезни рук — и выстукивает по вечерам английские «русские сапожки» для Лиды. Мужа у нее нет. Замуж она не вышла. Из-за той же Лиды. На то, что приемная дочь отплатит ей в будущем за заботу помощью или просто вниманием, она не надеется…

Потомки доисторического Блондина, который бессердечно ответил попавшему в беду Брюнету «ыт лешп», иначе говоря — «пшел ты», бывают разные. Одни иронически-снисходительно величают своих преподавателей и наставников «предками» и относятся к ним соответственно, как к индивидам недостаточно высокоорганизованным, странноватым, не способным понять некоторые тонкости современного бытия. Другие, окончив вуз, не выражают желания творчески трудиться во вскормившем и вспоившем их городе Елабуге: очень уж он малостоличный, не столь там респектабельный народ. Третьи в день 9 Мая задают наивный вопрос надевшему ордена и медали бывалому фронтовику: «Что это вы сегодня так вырядились?»

Может, я неправильно называю явление, о котором пишу? Может, слишком резко его квалифицирую?

В толковом словаре сказано: свинство — дурной поступок, грубое, дурное обращение. Я бы добавил: которое происходит от эгоизма, черствости, неуважения к чужому труду, от неблагодарности.

Конечно, с черной неблагодарностью, к счастью, встречаешься не часто. Явление нетипичное. Между прочим, ученые предполагают, что доисторический бородатый Блондин, извлеченный Брюнетом из ямы, а затем отказавший ему в помощи, — тоже был нетипичным. Даже для того далекого времени. Человек по своей природе добр.

1968

ФИЛОЛОГИ НА ПРИВАЛЕ

Обычно считают, что привалы бывают только у охотников и у солдат.

Это неправильно. Привалы бывают и у филологов — у тех, что участвуют в экспедиции по сбору произведений устного народного творчества.

Где только не побывают неутомимые подвижники-энтузиасты, в какие не заглянут дальние углы, чтобы услышать доселе неизвестную им сказку, песню, мудрую пословицу!

Вот так ходят-бродят, а потом, естественно, привал.

…Два фельетониста, назовем их Первый и Второй, расположились на отдых. Конечно, на окраине села. В литературе не принято, чтобы путники останавливались в центре, и я не хочу нарушать эту святую традицию.

Далее все тоже традиционно. Они лежали, конечно, на сеновале. Безусловно, уже вечерело, и скот уже прогнали. И разумеется же, по всему селу плыл неповторимый аромат парного молока.

Можно было бы для описания обстановки привести, еще ряд деталей. Но дело не в них. Дело в том, что два филолога беседовали, делясь своей литературной добычей.

— Ах, какие любопытные перлы встречаешь в устном творчестве! — восхищенно сказал Первый.

— Это верно, — поддержал Второй. — Сколько лет посвятил фольклору и не перестаю изумляться!

— Да, да! Вот, например, сегодня я услышал сказку!

— Сказку? Ну, ну!

И Первый стал рассказывать.

* * *

В некотором царстве, в тридевятом государстве жил да был царь Террикон.

И слава о нем шла далеко-далеко.

Другие цари славились воинственностью, жестокостью. А Террикон славился тем, что был очень чувствительным и очень часто расстраивался.