Сюжет Бабеля

Но все-таки раскрыл, потому что, когда за субботним столом:

«мы уселись все рядом - бесноватые, лжецы и ротозеи. В углу все еще стонали над молитвенниками плечистые евреи, похожие на рыбаков и на апостолов».

До того, как быть призванными Иисусом, двое из апостолов, Андрей и его брат Петр (Симон), были рыбаками. И отцом их тоже был рыбак — Иона. А город, где они родились, назывался Вифсаида, на иврите Бет-Цайда (лтх ггз) — «Дом рыбной ловли». И оттого, встретив братьев, Иисус сказал им: «Идите за Мной, и Я сделаю вас ловцами человеков» (Мф 4:19).

А рыба стала символом поклонения Христу. Так что сын рабби и есть Иисус Христос.

Отчего же сын рабби носит имя ненавистного Виленского Гаона Ильи?

Оттого, что это другой Илья.

Пророку Малахии Господь сказал:

«Вот, Я пошлю к вам Илию пророка перед наступлением дня Господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы Я пришед не поразил земли проклятием» (Мал 4:5 - 6).

Именно поэтому -

«<...> Иисус спрашивал учеников Своих: за кого люди почитают Меня, Сына Человеческого?

Они сказали: одни за Иоанна Крестителя, другие за а иные за Иеремию, или за одного из пророков.

Он говорит им: а вы за кого почитаете Меня?

Симон же Петр, отвечая, сказал: Ты - Христос, Сын Бога Живаго» (Мф 16:13-16).

Но отец Ильи Браславского — рабби Моталэ — мертв! Как это согласуется с обоими Заветами?

Причина, видимо, в том, что Бабель читал и другие книги. Например, «Веселую науку (La gaya Scíenza)» Фридриха Ницше. А в ней Ницше открыл, что Бог умер («Gott ist starb») или мертв («Gott ist tot»). Обсуждению этого прозрения Ницше посвятил три отрывка — 125, 343 и 344.

В предпоследнем из них сказано:

«Величайшее из новых событий - что “Бог умер” и что вера в христианского Бога{275} стала чем-то не заслуживающим доверия - начинает уже бросать на Европу свои первые тени. По крайней мере, тем немногим, чьи глаза и подозрение в глазах достаточно сильны и зорки для этого зрелища, кажется, будто закатилось какое-то солнце, будто обернулось сомнением какое-то старое глубокое доверие: с каждым днем наш старый мир должен выглядеть для них все более закатывающимся. Более подозрительным, более чуждым, “более дряхлым”. Но в главном можно сказать: само событие слишком еще велико, слишком отдаленно, слишком недоступно восприятию большинства, чтобы и сами слухи о нем можно было считать уже дошедшими, - не говоря о том, сколь немногие ведают еще, что, собственно, тут случилось и что впредь с погребением этой веры должно рухнуть все воздвигнутое на ней, опиравшееся на нее, вросшее в нее, - к примеру, вся наша европейская мораль. Предстоит длительное изобилие и череда обвалов, разрушений, погибелей, крахов: кто бы нынче угадал все это настолько, чтобы рискнуть войти в роль учителя и глашатая этой чудовищной логики ужаса, пророка помрачения и солнечного затмения, равных которым, по-видимому, не было еще на земле?..»{276}

.

Внимание Бабеля могли привлечь два момента: во-первых, пророчество Ницше о грозящей Европе череде обвалов, разрушений, погибелей и крахов сбылось — и Бабель был свидетелем этого ужаса; во-вторых, заглавие отрывка: «Какой толк в нашей веселости?».

Напомним диалог рабби Браславского и рассказчика:

«- Чего ищет еврей?

- Веселья».

Веселье — это опознавательный знак хасидизма. Но какой толк от веселья, когда Бога нет?!

В начале XX века убеждение в кризисе веры (не без влияния Ницше, конечно) охватило многих. Церковь надежд не внушала:

«Что такое эти храмы, как не могилы и надгробные памятники божества?»{277}

Так что стремящимся кризис преодолеть открывалось два пути: отказ от веры вообще (атеизм) или обновление религиозных ценностей. Например, путь, указанный Иоахимом Флорским (Gioacchino da Fiore, 1132-1202). В России самым ревностным проповедником учения итальянца стал Дмитрий Мережковский.

«Конечно, величайшее преступление истории, как бы второе распятие, уже не Богочеловека, а богочеловечества, заключается в том, что на кресте, знамении божественной свободы, распяли свободу человеческую. Но неужели Бакунин и Герцен решились бы утверждать, что в этом преступлении участвовал сам Распятый, что Христос желал людям рабства? <...>

В первом царстве - Отца, Ветхом завете, открылась власть Божия, как истина; во втором царстве - Сына, Новом завете, открывается истина, как любовь; в третьем, и последнем царстве - Духа, в Грядущем завете, откроется любовь, как свобода. И в этом последнем царстве произнесено и услышано будет последнее, никем еще не произнесенное и не услышанное имя Господа Грядущего: Освободитель»{278}.

Рабби Моталэ — Отец — мертв.

Илья Браславский — Сын — умер, не оставив учеников... Хасиды...

«- В страстном здании хасидизма вышиблены уже окна и двери, но оно бессмертно, как душа матери. С вытекшими глазницами, хасидизм все еще стоит на перекрестке яростных ветров истории...

Так сказал Гедали <...>»{279}.

Хасидизм бессмертен... В новелле «Гедали» герой горько сетует на настоящее и призывает чаемое грядущее: