Сюжет Бабеля

«Еврейка подняла от лохани свое налитое кровью лицо <...> и пошла из кухни тем трудным шагом, какой бывает у кавалериста, когда он после долгого перехода ставит на землю затекшие ноги».

Сравним с записью в Дневнике от 20 августа 1920 года:

«Комаров <...> Слух об ужасах. Иду в местечко. Невыразимый страх и отчаяние.

Мне рассказывают. Скрытно в хате, боятся, чтобы не вернулись поляки. Здесь вчера были казаки есаула Яковлева. Погром. Семья Давида Зиса, в квартирах, голый, едва дышащий старик пророк, зарубленная старуха, ребенок с отрубленными пальцами, многие еще дышат, смрадный запах крови, все перевернуто, хаос, мать над зарубленным сыном, старуха, свернувшаяся калачиком, 4 человека в одной хижине, грязь, кровь под черной бородой, так в крови и лежат. Евреи на площади, измученный еврей, показывающий мне все, его сменяет высокий еврей. Раввин спрятался, у него все разворочено, до вечера не вылез из норы. Убито человек 15 - Хусид Ицка Галер - 70 лет, Давид Зис - прислужник в синагоге - 45 лет, жена и дочь - 15 лет, Давид Трост, жена - резник. У изнасилованной.

<...> Ночью - обход местечка.

Луна, за дверьми, их жизнь ночью. Вой за стенами. Будут убирать. Испуг и ужас населения. Главное - наши ходят равнодушно и пограбливают где можно, сдирают с изрубленных.

Ненависть одинаковая, казаки те же, жестокость та же, армии разные, какая ерунда.

Жизнь местечек. Спасения нет. Все губят - поляки не давали приюту{292}. Все девушки и женщины едва ходят».

Как видим, насиловали евреек казаки есаула Яковлева, сражавшегося на стороне поляков. Об этом есауле Бабель рассказывал в новелле «После боя»:

«Это были казаки изменившие нам в начале польских боев, сведенные в бригаду эсаулом Яковлевым, подлейшим из предателей».

Готовя книгу, Бабель слова о «подлейшем из предателей» убрал. И правильно сделал: есаул Яковлев, назвавшийся Вадимом{293} (на самом деле: Михаил Ильич), красных не предавал и до польской кампании служил у Деникина{294}. Не были изменниками и его казаки (терские и кубанские), в феврале 1920 года отступившие в Польшу в рядах частей генерала Н.Э. Бредова.

А вот манерой письма два «махновских» рассказы весьма напоминают «Конармию». А.К. Жолковский полагает даже, что их, как новеллу «Аргамак», можно было бы задним числом включить в книгу{295}.

Но, кроме стилистической близости, между «Конармией» и данными произведениями обнаруживаются и вполне конкретные пересечения.

Рассыльный махновского штаба казаченок{296} Кикин (единственный, кроме рассказчика, общий персонаж двух «махновских» новелл) мечтает о переводе в экспедицию. Его мечту осуществил Василий Курдюков, став «мальчиком нашей экспедиции» («Письмо»: «кум Никон Васильич <...> взяли меня к себе, в экспедицию Политотдела, где мы развозим на позиции литературу и газеты»).

Кикин «слыл в штабе дурачком», а про Курдюкова сказано: «придурковатый малый» («У святого Валента»).

Кикин жалуется на жизнь:

«Я из штаба{297} уйду <...> Там по крайности обмундирование».

А это жалобы Курдюкова:

«Каждые сутки я ложусь отдыхать не евши и безо всякой одежды, так что дюже холодно» («Письмо»).

О еврейке Рухле, жертве группового изнасилования, сказано:

«Это была толстуха с цветущими щеками. Только неспешное существование на плодоносной украинской земле может налить еврейку такими коровьими соками <...> Ноги девушки, жирные, кирпичные, раздутые, как шары, воняли приторно, как только что вырезанное мясо».

А вот героиня «Конармии» — Сашка, «дама всех эскадронов», т.е. женщина общего пользования:

«Тело Сашки, цветущее и вонючее, как мясо только что зарезанной коровы» («У святого Валента»).

Безутешный Кикин продолжает излагать свои обиды:

«Вчера, как тебя поймали, а я за голову держал, я Матвей Васильичу говорю, - что же, говорю, Матвей Васильич, вот уже четвертый переменяется, а я все держу да держу. Вы уже второй раз, Матвей Васильич, сходили, а когда я есть малолетний мальчик и не в вашей компании, так меня кажный может обижать... Ты, Рухля, сама небось слыхала евонные эти слова, - мы, говорит, Кикин, никак тебя не обидим, вот дневальные все пройдут, потом и ты сходишь... Так вот они меня и допустили, как же... Это когда они тебя уже в лесок тащили, Матвей Васильич мне и говорит, - сходи, Кикин, ежели желаешь. Нет, говорю, Матвей Васильич, не желаю я опосля Васьки ходить, всю жизнь плакаться...».

Но и Курдюкову отказано в женском теле:

«Тело Сашки <...>, заголилось, поднявшиеся юбки открыли ее ноги эскадронной дамы, чугунные, стройные ноги, и Курдюков, придурковатый малый, усевшись на Сашке верхом и трясясь, как в седле, притворился объятым страстью. Она сбросила его и кинулась к дверям» («У святого Валента»).