Сюжет Бабеля

Кикину — пятнадцать лет («Старательная женщина»). Возраст Курдюкова нам неизвестен. Зато в «Конармии» имеется иной персонаж — «вздорный казачонок» Степка Дуплищев, приставленный беречь начдивского жеребца («Чесники»). Фамилия неприлична сразу по двум параметрам — барковскому и гомосексуальному. Но и имя ему дано вряд ли случайно — по кличке другого жеребца:

«Напишите мне письмо за моего Степу, живой он или нет, просю вас досматривайте до него и напишите мне за него - засекается он еще или перестал <...> Мамка, доглядайте до Степки, и Бог вас не оставит».

Это из письма Василия Курдюкова, фамилия которого, кстати, тоже произведена от обозначения задней части овечьего тела.

Рядом с Дуплищевым мы встречаем и Сашку, она желает случить начдивского жеребца со своей кобылой. Дуплищев этому противится и объясняет рассказчику причину отказа:

«начдив каждодневно мне наказывает: “К тебе, говорит, Степа, при таком жеребце много проситься будут, но не моги ты пускать его по четвертому году...”».

Тут в разговор вмешивается Сашка:

«- Вас, небось, по пятнадцатому году пускаешь, - пробормотала Сашка и отвернулась. - По пятнадцатому, небось, и ничего, молчишь, только пузыри пускаешь...».

Не случайны, видимо, и имена прочих персонажей. Венерика-дневального, из-за которого Кикин отказался насладиться прелестями Рухли, зовут Василий — как Курдюкова. А распорядитель изнасилования носит имя Матвей — как начдив-6 Павличенко, чьего жеребца блюдет Дуплищев.

Иными словами, имена и приметы «махновских» рассказов выступают двойниками персонажей «Конармии». Отличие лишь в коллизиях. Так ли оно велико?

Беседуя с изнасилованной Рухлей придурковатый Кикин интересуется:

«- Ты скольких вчера отпустила, Рухля? - сказал он и, сощурив глаз, осмотрел свою разукрашенную каску.

Девушка молчала.

- Ты шестерых отпустила, - продолжал мальчик, - а есть которые бабы до двадцати человек могут отпустить. Братва наша одну хозяйку в Крапивном клепала, клепала, аж плюнули хлопцы, ну та толстее за тебя будет...».

А это новелла «Переход через Збруч», открывающая «Конармию», — первая фраза:

«Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно <...>».

Но это все косвенные улики, оставляющие место для сомнений. Поэтому предъявим прямую.

Рассказ «Старательная женщина»:

«Три махновца - Гнилошкуров{298} и еще двое - условились с женщиной об любовных услугах. За два фунта сахару она согласилась принять троих, но на третьем не выдержала и закружилось по комнате» {299}.

А потом три махновца, усевшись под окном рассказчика, это событие обсуждают. Петька Орлов поведал:

«Я сказывал ей - нас трое, Анеля, возьми себе подругу поделись сахаром, она тебе подсобит... Нет, говорит, я на себя надеюсь, что выдержу, мне троих детей прокормить, неужели я девица какая-нибудь...

- Старательная женщина - уверил Петьку Гнилошкуров <...>, - старательная до последнего...».

А вот — отмеченная Е.И. Погорельской{300} — запись в конармейском Дневнике от 16 июля 1920 г.:

«Новоселки. 16.7.20 <...>

Страшный случай, солдатская любовь, двое здоровых казаков сторговались с одной - выдержишь, выдержу, один три разо, другой полез - она завертелось по комнате и загадила весь пол, ее выгнали, денег не заплатили, слишком была старательная».

Сохранена в рассказе и такая деталь: завертевшись по комнате женщина «загадила весь пол».

Гнилошкуров именно об этом и говорит:

«я так раскладаю, что она с утра гадкой зелени наелась, она наелась, и тут Петька наскочил на наше горе...».

А Кикин продолжает:

«- Тут Петька наскочил <...> Мужчина, она Петьке говорит, будьте настолько любезны, у меня последняя сила уходит, и как вскочит, завинтилась винтом, а ребята руки расставили, не выпущают ее из дверей, а она сыпит и сыпит...».

Итак, перед нами картины армейских нравов в небоевой обстановке. Только суть дела здесь не в бесчинствующих мужчинах, а в женщинах. Равнодушную скотоподобную толстуху Рухлю групповое насилие превращает в человека. Правда, ее «щеки, воспламененные более обычного, и глаза, устремленные книзу» Бабель определяет как то, что осталось от вчерашней девственности. Но щеки воспламенены более обычного, т.е. обожжены новым — женским пламенем.

И старательная женщина, родившая троих и относящаяся к физической стороне половых отношений как к докучливой, не задевающей душу механической процедуре, вдруг чувствует в себе пробуждение любви и говорит застегивающему штаны Гнилошкурову: «пожилой, <...> мерси за компанию, вы мне приятный». И называет мужчине свое имя — Анеля, перестав быть пассивным и безликим объектом мужских утех. А наутро она, покрываясь «медленным, нежным румянцем», смотрит на ожидающего ее Гнилошкурова — уже возлюбленного.

И наблюдающий за ними рассказчик шепчет ее имя: Анеля, Анеля...

Потому что оба эти рассказа — о любви.

***