Сюжет Бабеля

«“Литературная газета” поступила неправильно, не показав предварительно статью мне. Мне кажется, что здесь речь идет о человеке безукоризненной репутации, и по отношению к такому человеку “Литгазета” поступила несколько поспешно. <...> если бы статья была своевременно мне показана, все дело выглядело бы, конечно, иначе, ясно было бы, что речь идет только о фальшивке. Статья <Ясенского> производит неприятное впечатление. Как могло случиться, чтобы на человека, который с октября 1917 года работал в Чека, против которого за все эти годы не поднялся и не мог подняться ни один голос, - как могло случиться, чтобы на такого человека был вылит такой ушат грязи.<...> Зеленым мальчиком я попал к Горькому и двадцати лет - в ноябре 1916 года - напечатал свою первую вещь в горьковской «Летописи». Мне сейчас же было предъявлено обвинение сразу по трем статьям царского свода законов: я был привлечен за порнографию, кощунство и покушение на ниспровержение царствующего строя. В марте 1917 года я должен был привлекаться к суду»{45}.

Вот так Бабель стал борцом с самодержавием!{46} Конечно, обвинение в порнографии революционеру не к лицу... Но тут уж ничего не поделаешь: сам признался в автобиографии. Так что в 1931 году — в исправленном и дополненном варианте автобиографии{47} — удаляет лишь одно слово: «меня

привлекли за эти рассказы к [уголовной] ответственности по 1001 ст.)».

Он теперь не уголовник, а политический!

Под стать покушению на царский строй и обвинение в кощунстве — в опубликованных Горьким рассказах уж точно ничего богохульного не было.

Но, как мы видели, роль цензора в журнале исполнял сам Горький. И рассказ, заведомо подсудный, ни за что не напечатал бы. Посему нельзя категорически исключать, что нечто такое Бабель в редакцию приносил...

29 августа 1921 г. Южное товарищество писателей выпустило в Одессе однодневную газету «На хлеб!» — в пользу голодающих. И в газете той впервые появился рассказ Бабеля «Иисусов грех», в 1924 году, с минимальными изменениями{48}

, перепечатанный в московском альманахе «Круг» (№3). Обозревая альманах, Евгений Замятин писал:

«В заколдованный круг сказа попали в “Круге” <...> четыре <...> автора: Бабель (“Иисусов грех”), Леонов (“Гибель Егорушки”), Форш (“Для базы”) и Рукавишников (“Скомороший сказ”).

Лучше всего эта форма удалась Бабелю: вся его небольшая новелла целиком - включая авторские ремарки - сложена из элементов народного диалогического языка, нужные синонимы выбраны очень умело, использованы типичные для народной речи деформации синтаксиса. Работа над орнаментом не заставила автора забыть о композиционной задаче - как это часто бывает. И еще одно: Бабель (в этой хотя бы вещи) помнит, что кроме глаз, языка и прочего - у него есть еще и мозг, многими писателями сейчас принимаемый за орган рудиментарный, вроде appendix’а: коротенькая новелла приподнята над бытом и освещена серьезной мыслью»{49}.

Литературные достоинства рассказа удостоверены, из чего следует, что написан он достаточно искушенным автором. Но ведь нельзя исключать, что мы имеем дело с переработанным вариантом произведения. Тем более, и события в рассказе относятся к дооктябрьской эпохе.

А 18 июня 1937 года, в первую годовщину смерти Горького, Бабель выступил печатно, причем сразу в двух изданиях: в «Литературной газете» и «Правде». Очерк назывался «Начало» и повествовал все о том же незабываемом эпизоде — встрече с Горьким в 1916 году.

«<...> в душе кипела и заливала меня жаром радость, тиранически требовавшая выхода. <...> Я стоял в передней, чему-то улыбался и неожиданно для себя открыл дверь в столовую. Инженер <хозяин съемной квартиры> с женой пили чай. <...>

Я ступил два шага по направлению к нему и сознался в том, что Максим Горький обещал напечатать мои рассказы. <...>

- Я прочту вам мои рассказы, - сказал я, усаживаясь и придвигая к себе чужой стакан чая, - те рассказы, которые он обещал напечатать...

Краткость содержания соперничала в моих творениях с решительным забвением приличий. Часть из них, к счастью благонамеренных людей, не явилась на свет. Вырезанные из журналов, они послужили поводом для привлечения меня к суду по двум статьям сразу - за попытку ниспровергнуть существующий{50}

строй и за порнографию. Суд надо мной должен был состояться в марте 1917 года, но вступившийся за меня народ в конце февраля восстал, сжег обвинительное заключение, а вместе с ним и самое здание Окружного суда»{51}.

Сравнив выступление перед секретариатом ФОКС с очерком, мы обнаружим, что из списка обвинений исчезло кощунство. С чего вдруг?

Причина, быть может, в том, что статья 181 Уложения о наказаниях (наказание за богохуление или порицание веры, совершённое посредством печатных или письменных, каким-либо образом распространяемых сочинений) разумела

лишь посягательство на всё, признаваемое христианскою верою вообще и православною церковью в особенности божественным или священным.