Саймону не понравилось, что его отправили спать, но он не хотел спорить. Ему и без того было непросто подойти к костру и поесть вместе с остальными. Он знал, что они наблюдают за ним, – вдруг он снова не справится со своим гневом.
Он улегся на постель, которую соорудил из упругих ветвей и листьев, и плотно завернулся в плащ. Саймон предпочел бы спать в пещере или вообще оказаться подальше от гор, где не будет таких сильных ветров.
Яркие холодные звезды, казалось, дрожали у него над головой. Саймон посмотрел на них с невероятно огромного расстояния, позволив мыслям беспорядочно гоняться друг за другом, а потом уснул.
Саймон проснулся от того, что тролли пели своим баранам. Он смутно помнил маленькую серую кошку, и еще ему казалось, что он попал в чью-то ловушку, но сон быстро исчезал. Саймон открыл глаза, увидел слабый утренний свет и снова их закрыл. Он не хотел вставать и видеть следующий день.
Пение, которое сопровождало звяканье упряжи, продолжалось. С тех пор как они покинули Минтахок, он уже столько раз видел этот ритуал, что мог его представить так же четко, как если бы наблюдал за ним с открытыми глазами. Тролли подтягивали подпруги, наполняли седельные сумки, а их гортанные голоса не смолкали. Время от времени они делали маленькую паузу, гладили своих скакунов, чистили густой мех, наклонялись к животному, а овцы моргали своими узкими глазами. Скоро настанет время для соленого чая, сушеного мяса и тихого веселого разговора.
Вот только сегодня не будет смеха, на третье утро после битвы с гигантами. Народ Бинабика всегда славился веселым нравом, но малая толика холода, поселившаяся в сердце Саймона, теперь коснулась и троллей. Народ, который смеялся над стужей и головокружительными пропастями на каждом повороте тропы, что-то утратил, когда на них упала загадочная тень, – впрочем, тут и сам Саймон мало что понимал.
Он сказал Бинабику правду: когда они нашли великий меч Шип, он подумал, что теперь все будет хорошо. Могущество и необычность клинка были такими осязаемыми, что он не мог не повлиять на соотношение сил в борьбе с королем Элиасом и его темным союзником. Возможно, меча самого по себе недостаточно. Возможно, в стихотворении все написано правильно, и ничего не произойдет до тех пор, пока все три меча не соберутся вместе.
Саймон застонал. Возможно, все еще хуже, и странный стих из книги Ниссеса лишен смысла. Разве люди не утверждали, что он безумец? Даже Моргенес не знал, что значит это стихотворение.
Ну, буккены выползли из-под земли, но Саймону совсем не хотелось вспоминать отвратительно верещавших копателей. С той ночи, когда они напали на лагерь Изгримнура возле монастыря Святого Ходерунда, Саймон уже не мог относиться к земле у себя под ногами как прежде. И, пожалуй, это единственное преимущество путешествия по безжалостным камням Сиккихока.
А что до упоминания в стихе гигантов, после смерти Эйстана, которая слишком ярко стояла у него перед глазами, оно казалось жестокой шуткой. Чудовищам даже не пришлось спускаться с вершины горы, Саймон и его друзья оказались настолько глупы, чем сами забрались в их владения. И все же гюне
Остальное не имело для него особого смысла, но ничто не казалось невозможным: Саймон не знал, кто такой Клавес и где может находиться его колокол, но складывалось впечатление, что скоро мороз захватит все вокруг. И все же на что способны три меча?
«Я держал Шип в руках, – подумал Саймон и на миг снова почувствовал могущество меча. – И в тот момент я был величайшим рыцарем… разве не так?»
Но в Шипе ли дело или в том, что он встал и отбросил страх? Если бы он поступил так же с менее могущественным мечом в руках, считался бы его поступок менее отважным? Конечно, в таком случае он бы погиб… в точности как Эйстан, как Ан’наи, Моргенес, Гриммрик… но имело ли это значение? Разве великие герои не умирают? Разве Камарис, истинный владелец Шипа, не нашел свой конец в разгневанном море?..