Еще один тяжелый день, наполненный болью, привел его за границы поселений, и гора уже закрывала небо так, что даже солнце казалось маленьким и далеким, а вокруг царило подобие вечного вечера. Иногда спотыкаясь, а порой ползком он взобрался по ступенькам на очень старую дорогу, шедшую сквозь холмы у подножия горы, через серебристые, раскрашенные морозом руины давно умершего города. Над окутанными тенями хребтами горы, точно пустые глазницы черепов, нависали арки.
Наконец, когда до цели оставалось совсем немного, силы его оставили. Потрескавшаяся ледяная дорога заканчивалась у громадных, прорубленных в склоне горы ворот, которые были выше башни и сделаны из халцедонового кварца, ослепительного алебастра и ведьминого дерева, они держались на петлях из черного гранита, их украшали диковинные фигуры и еще более странные руны. Он остановился перед ними, чувствуя, как жизнь покидает измученное тело. Когда на него начал опускаться смертельный мрак, мощные ворота открылись и из них вышли белые фигуры, прекрасные, точно лед в лучах солнца, и одновременно жуткие, как сама зима. Они наблюдали за его приближением, видели каждый шаг по заснеженным пустошам и то, как он сражался с болью и слабостью. Теперь, удовлетворив свое непонятное любопытство, они отнесли его в глубину горы.
Безымянный путник пришел в себя в большом зале со столбами, в самом сердце горы. Дым и пар, поднимавшиеся от громадного колодца посреди зала, смешивались со снегом, метавшимся под невозможно высоким потолком. Он довольно долго лежал, глядя на проносившиеся наверху тучи, больше он ничего не мог. Когда же, наконец, он сумел переместить взгляд чуть дальше, то увидел невероятных размеров трон из черного камня, весь покрытый инеем. На нем сидела женщина в белом одеянии и серебряной маске, сиявшей, точно лазурное пламя, и отражавшей свет, вырывавшийся из колодца. Неожиданно он почувствовал, что его наполняет восторг, но одновременно испытал жуткий стыд.
– Госпожа, – вскричал он, когда мощным потоком к нему вернулись воспоминания. – Убейте меня, госпожа! Возьмите мою жизнь, потому что я вас подвел!
Серебряная маска наклонилась к нему, и в тенях огромного зала зазвучало лишенное слов песнопение, там, откуда на него смотрели блестевшие глаза наблюдателей, словно призраки, сопровождавшие его по снежной пустыне, вернулись, чтобы судить и стать свидетелями его позора.
–
После полученных им ран и жуткого путешествия по снегам боль стала такой всеобъемлющей, что он забыл о существовании других ощущений. Он нес свою муку, не обращая на нее внимания, так же, как и на отсутствие имени, но то были страдания тела. Сейчас же он получил напоминание – как и большинство тех, кто оказывался в Стормспайке, – о том, что существует иная боль, превосходящая все, даже самые страшные, телесные раны, боль, которую не прогонит возможность смерти.
Утук’ку, хозяйка горы, такая древняя, что ее возраст оставался за пределами понимания, многое у него узнала. Наверное, она могла бы сделать это, не насылая столь жуткие страдания, но, если подобное милосердие и было возможно, она решила его не демонстрировать.
Он отчаянно кричал, и в огромном зале разгуливало эхо его диких воплей, наполненных болью.
Ледяные мысли Королевы норнов проносились через него, разрывая его существо холодными равнодушными когтями. Таких страшных мучений он еще не испытывал в жизни, они превосходили все, что существовало на свете, страх и даже воображение. Эта боль опустошила его, а он превратился в беспомощного наблюдателя. Все, что происходило, все, что он пережил, она вырвала и разглядывала его самые потаенные мысли, даже саму сущность; ему казалось, будто она вспорола его тело, как пойманную рыбу, и вытащила наружу отчаянно сопротивлявшуюся душу.
Он снова увидел погоню в горах Урмшейма, и как тот, кого он преследовал, нашел меч, который они искали, свое собственное сражение со смертными и ситхи. Еще раз стал свидетелем появления снежного дракона, и как получил свою жуткую рану, как окровавленный и разбитый оказался похороненным под глыбами многовекового льда. А потом, словно он смотрел со стороны на незнакомца, увидел умирающее существо, пробиравшееся по снегу в сторону Стормспайка, несчастного без имени, потерявшего свою добычу и отряд, и даже шлем в форме головы гончей, знак первого смертного, удостоившегося чести стать Королевским Охотником. Наконец картины его позора рассеялись.
Утук’ку снова кивнула, а ее серебряная маска, казалось, смотрела на завихрения тумана над Колодцем Дышащей Арфы.