Но разве он мог проигнорировать столь важный призыв? Его друг в Наббане выразился предельно четко – даже написал, что таково желание Моргенеса. А без Моргенеса Тиамак бы не смог прожить год в Пердруине, не говоря уже о том, чтобы стать членом столь замечательного содружества – об этом также позаботился доктор. Как он мог не исполнить просьбу Моргенеса – единственную, с которой он к нему когда-либо обращался?
Горячий воздух врывался в открытые окна, точно голодный зверь. Тиамак сложил записку и убрал в ножны, решив сначала позаботиться о Чернилке, а уж потом подумать, как поступить. Быть может, к вечеру станет прохладнее. Несомненно, можно подождать один день, прежде чем отправиться в путешествие? Ведь так?
Тиамак завернул маленькое тельце птицы в маслянистые листья пальмы и перевязал их тонкой веревкой. Затем прошел по мелководью к песчаному островку за своим домом, где положил связку листьев на скалу и окружил корой и драгоценными обрывками старых пергаментов. Прочитав молитву для души Чернилки, обращенную к Той, Что Заберет Нас Всех, при помощи огнива он поджег крошечный погребальный костер.
По мере того как дым стал подниматься вверх, Тиамак размышлял о важности прежних обычаев и времен. По меньшей мере они давали возможность занять голову в те моменты, когда разум уставал, а он сам испытывал боль. Ему даже удалось ненадолго избавиться от тревожных мыслей о долге, и на него снизошло странное умиротворение, пока он смотрел, как дым над Чернилкой медленно поднимался в лихорадочно-серое небо.
Скоро дым исчез, и Тиамак развеял пепел над зеленой водой.
Когда Мириамель и оба ее спутника спустились с горной тропы на Северную прибрежную дорогу, Кадрах заставил своего скакуна двигаться немного быстрее и опередил ехавших рядом Динивана и принцессу на несколько корпусов. Утреннее солнце светило им в спины. Лошади, которых привел Диниван, шли рысью, слегка потряхивая головами, и, широко разувая ноздри, ловили утренний бриз.
– Эй, Падрейк! – крикнул Диниван, но монах не ответил. Его круглые плечи поднимались и опускались. Он надвинул капюшон. Казалось, монах погрузился в глубокие раздумья. – Ну, ладно, пусть будет
Кадрах, хорошо державшийся в седле, несмотря на большой вес и короткие ноги, натянул поводья. Когда Диниван и Мириамель поравнялись с ним, он повернулся.
– С именами нередко возникает проблема, брат, – сказал он, обнажив зубы в сердитой улыбке. – Ты обратился ко мне по имени, которое принадлежит мертвецу. Принцесса дала мне другое – «предатель» – и окрестила им в Эметтинском заливе, чтобы завершить сделку. Теперь ты должен понимать, что получается большая путаница – как сказали бы некоторые – из-за
– Он очень обижен, – заметил Диниван, глядя на опущенные плечи Кадраха.
– Интересно, а из-за чего ему обижаться? – резко спросила Мириамель.
Священник покачал головой.
– Один только Бог знает.
Что означали эти слова, произнесенные священником, Мириамель не поняла.
Северная прибрежная дорога Наббана вилась между горной грядой и Эметтинским заливом, иногда уходя в глубь материка, и справа возникали скалы, полностью скрывающие из виду воду. Затем горы расступались, и перед путниками вновь появлялось каменистое побережье. Когда они подъезжали к Телигуру, на дороге появились люди: крестьянские телеги, нагруженные сеном, пешие торговцы держали в руках шесты со своими товарами, куда-то направлялись небольшие отряды местных стражников. Многие путешественники, увидев золотое Дерево на шее Динивана и монашеские одеяния его спутников, склоняли головы и сотворяли знак Дерева на груди. Нищие бежали рядом с лошадью священника и кричали:
– Святой отец! Святой отец! Во имя милосердного Эйдона!
Если у них имелись видимые увечья, Диниван вытаскивал из своего одеяния мелкие монетки и бросал несчастным. Мириамель заметила, что практически все нищие, какими бы изуродованными они ни выглядели, редко позволяли монете упасть на землю.
В полдень они остановились в Телигуре, большом рыночном городе у подножия гор, где подкрепились свежими фруктами и черствым хлебом, которые купили на прилавках городской площади. Здесь, в разгар дневной торговли, монахи не привлекали особого внимания.
Мириамель наслаждалась ярким солнцем, спустив капюшон так, чтобы почувствовать его тепло лбом. Вокруг кричали торговцы, расхваливавшие свой товар, им отвечали возмущенными криками обманутые покупатели. Кадрах и Диниван стояли рядом, священник торговался с продавцом вареных яиц, а его мрачный спутник не сводил взгляда с двери винной лавки. С некоторым удивлением Мириамель поняла, что она счастлива.
«Вот так все просто?» – выругала она себя, но солнце было слишком приятным для самобичевания.