Скала Прощания. Том 2

Ты знаешь, что твой брат винит себя в твоей ужасной ране. Когда ты ушел на Запад в поисках облегчения для сердца, он стал холодным и раздражительным.

Я не стану рассказывать тебе историю грабежей, устроенных корабельными командами, этими яростными смертными из-за моря. Намеки на их появление ты мог видеть еще до своего ухода, другие говорят, что это были те же риммеры, что нанесли нам самый страшный удар – уничтожили Асу’а, наш великий дом, когда те из нас, кто спасся, отправились в ссылку. Кто-то заявит, будто риммеры являются нашими главными врагами, но им возразят, что самую страшную рану мы получили, когда Инелуки поднял руку на вашего отца, Ийю’анигато – твоего отца, моего мужа, –

и убил его в тронном зале Асу’а.

Но есть и третьи, они утверждают, что наша Тень начала расти в глубинах времен, в Вениха до’сэ, Потерянном Саду, и мы принесли ее в наших сердцах. Они скажут, что даже те, что родились здесь, в новом мире, – как ты, сын мой, – пришли в мир с этой тенью, исказившей вашу внутреннюю сущность, и невинности нет нигде с тех пор, как мир был совсем юным.

И в этом главная проблема с Тенями, Хакатри. Сначала они кажутся совсем простыми – нечто, противостоящее свету. Но то, что находится в тени, возможно, под другим углом выглядит как блестящее отражение. То, что скрыто тенью, однажды может умереть в резком сиянии другого дня, и мир станет хуже после его ухода. Не все, процветающее в тени, оказывается плохим, сын мой…»

* * *

«Чаша Пелиппы»… «Чаша Пелиппы»…

Тиамаку стало трудно думать. Он рассеянно несколько раз повторил название постоялого двора, на время забыв, что оно означает, потом сообразил, что смотрит на раскачивавшуюся вывеску, на которой была нарисована золотая чаша. Он неуверенно разглядывал ее несколько мгновений, не в силах вспомнить, почему оказался именно в этом месте, а потом стал искать, где бы привязать лодку.

Вывеска с чашей была приколочена над дверью большого, но самого обычного постоялого двора на окраине города, в районе складов. Хрупкое строение, казалось, провисло между двумя более крупными, как пьяница, которого поддерживают под локти дружки. Армада маленьких и средних плоскодонок, привязанных к примитивному причалу или прямо к сваям, что удерживали здание и его неряшливых приятелей над водой, подрагивала на волнах перед постоялым двором. Внутри оказалось на удивление тихо, словно постояльцы и хозяева спали.

Лихорадка Тиамака вернулась в полную силу, и у него почти не осталось сил. Он мрачно смотрел на веревочную лестницу, свисавшую с причала. Она сильно запуталась, и он даже при помощи шеста не доставал до нее целый локоть. Он подумал, что можно попробовать подпрыгнуть, чтобы за нее ухватиться, однако понимал, что плыть сейчас у него не получится, к тому же нет ничего глупее, чем скакать в маленькой лодке. Наконец, не зная, что еще придумать, Тиамак хрипло позвал на помощь.

Если это одно из любимых мест Моргенеса, промелькнула в его затуманенном сознании невнятная мысль, то у доктора удивительная терпимость к небрежности. Он снова крикнул, удивляясь тому, как звучит его охрипший голос на окраине Кванитупула. Наконец над причалом появилась беловолосая голова – несколько мгновений на Тиамака молча смотрели, словно он был интересной, но неразрешимой головоломкой. Голова наклонилась вниз. Оказалось, что это старый пердруинец или наббанаец, выражение красивого лица которого больше напоминало ребенка. Он присел на корточки на причале, глядя на Тиамака с приятной улыбкой.

– Лестница, – сказал Тиамак, помахивая шестом. – Я не могу достать до лестницы.