Скандинавские боги

Когда же чудесный вепрь домчал их до Асгарда, Фрейр со Скирниром сошли с колесницы и направились к Вальгалле – великому чертогу воинов, павших в битве. В Вальгалле, под властью Одина, живут эйнхерии – «те, что сражаются в одиночку». Все воины, принявшие благородную смерть в сражении, собираются здесь от начала времен. Души их приносят с поля битвы валькирии – девы-воительницы, которым Один вверил заботиться о павших воинах, чтобы никто из них не остался без высшей награды.

– Должно быть, их уже немало собралось, – заметил Скирнир, который здесь раньше не бывал.

– И верно, немало, – согласился Фрейр. – Но тех, кто еще придет, будет больше. И даже того покажется мало, когда настанет час сразиться с волком.

Приблизившись к полям вокруг Вальгаллы, они услышали звуки битвы – лязг металла, свист мечей и глухие удары тел, валящихся наземь.

И увидели они могучих воинов, зрелых, и старых, и совсем еще юных, собравшихся из всех племен и стран, какие только есть на свете. И все они были в доспехах и при оружии, и каждый сражался в полную силу, не щадя ни себя, ни противника. Немного времени прошло, прежде чем каждый второй из них пал мертвым.

– Довольно, – раздался голос. – На сегодня битва окончена!

И все, кто устоял, помогли павшим подняться, ибо раны у тех затянулись и жизнь вернулась в их тела. И все до одного, победители рядом с побежденными, сели на коней и поскакали обратно в Вальгаллу – чертог благородных воинов.

Вальгалла же и впрямь была великим чертогом. Пятьсот сорок дверей в ней было, и в каждую из них восемьсот воинов могли пройти плечом к плечу. А сколько людей могло рассесться в ней на скамьях – этого и вовсе не представить.

Между тем послышались радостные крики, возвещавшие, что в Вальгалле начался пир. Воины принялись за мясо, которое раздавали им из огромного котла. То было мяса вепря Сэхримнира: каждый вечер эйнхерии поедали его на пиру, а каждое утро исполинский вепрь оживал снова, чтобы снова пасть под ножом и накормить собою благородных воинов. И сколько бы едоков ни собралось за столами Вальгаллы, мяса хватало на всех.

Затем внесли мёд – питье для воинов Одина.

– Сколько же мёда надобно для всех этих воинов! – воскликнул Скримнир. – Откуда он берется?

– Его дает коза по имени Хейдрун, – ответил Фрейр. – Она стоит на крыше Вальгаллы и объедает листья с дерева Лерад – так мы зовем одну из ветвей Иггдрасиля, мирового древа. Из сосцов той козы течет лучший на свете мёд. И всем воинам Вальгаллы его достается вдоволь.

За этой беседой Фрейр и Скирнир подошли к высокому столу самого Одина. Перед отцом богов стояло блюдо с мясом, но Один ничего не ел. Лишь время от времени он насаживал кусок мяса на нож и бросал под стол своим волкам, Гери и Фреки.

Два ворона сидели на плечах Одина. Их он тоже угощал мясом, а вороны рассказывали ему, что нового случилось в дальних краях.

– Он ничего не ест, – шепнул Скирнир.

– Он не нуждается в пище, – ответил Фрейр. – Он только пьет. Кроме вина, ему ничего не нужно. Пойдем, здесь нам делать нечего.

И они покинули Вальгаллу через одну из ее пятисот сорока дверей.

– А зачем мы вообще сюда заходили? – спросил Скирнир.

– Потому что я хотел удостовериться, что Один сейчас в Вальгалле со своими воинами, а не в своей дозорной башне, на престоле Хлидскьяльв.

И они подошли к собственному чертогу Одина, стоявшему отдельно от пиршественного зала.

– Жди у порога, – велел Фрейр своему слуге.

А сам вошел в палаты Одина и поднялся на престол Хлидскьяльв, с которого Один мог наблюдать за всем, что происходит в девяти мирах.

Теперь и Фрейр мог окинуть взором все миры. Он посмотрел на юг, на восток и на запад, но так и не увидел того, что искал.

Напоследок он бросил взгляд на север.

И там, наконец, увидел именно то, чего ему не хватало для счастья.

Скирнир ждал у порога, как ему и было велено. Но когда Фрейр вернулся, Скирнир взглянул ему в лицо, и ему стало страшно: он еще никогда не видел своего хозяина таким. Фрейр не сказал ни слова, а Скирнир ни о чем не спросил.

II

Вдвоем они вернулись в отчий дом Фрейра, и Фрейр на этот раз сам правил колесницей. Но и дома Фрейр ни с кем не обменялся ни словом – ни с Ньёрдом, своим отцом, покровителем всех, кто ходит по морю под парусами, ни со Скади, своей мачехой, владычицей гор. С лицом темнее полночи он удалился в свои покои и больше не выходил.

На третий день Ньёрд послал за Скирниром.

– Вот уже три дня и три ночи Фрейр не выходит из своих покоев, – сказал Ньёрд. – И ничего не ест и не пьет.

– Твоя правда, – кивнул Скирнир.

– Чем же мы его так прогневали? – спросил Ньёрд. – Мой сын всегда был таким кротким и ласковым! И у него для каждого находились добрые и мудрые слова. Но теперь он молчит и только смотрит на нас с яростью. Чем же мы перед ним провинились?

– Не знаю, – сказал Скирнир.

– Тогда, – заключил Ньёрд, – ты должен пойти и спросить его, что случилось. Почему он так сердится и не желает ни с кем говорить?