Сказание о страннике

Болдх, покачиваясь, поднялся и, не в силах поверить, посмотрел вокруг. Перед ним стоял пеладан, совершенно сломленный и с такой горечью во взгляде, что странник вспомнил Дождевые равнины и решил больше не докучать вопросами.

За Нибулусом стоял Финвольд; оба выглядели относительно невредимыми, хотя лоб жреца заливала кровь из неглубокого пореза. Эппа лежал на земле, держась за голову. Кровь сочилась меж пальцев, прижимающих кусок ткани к виску, лицо посерело. Старик что-то невнятно бормотал себе под нос и, судя по виду, не понимал, что происходит вокруг. Это пугало. Похоже, их главный лекарь ещё долго не сможет никого лечить.

Паулус тоже скорчился на полу: его бедро рассекла глубокая кровоточащая рана. Болдх смотрел, как наёмник дрожащими руками готовит головню — прижечь рану. Никто и не пытался помочь, но по поджатым губам наховианца Болдх понял, что помощь предлагали, и раненый грубо ее отверг.

Досталось и Лесовику. Его рука висела на перевязи. Должно быть, шаман тоже испытывал боль, хотя его румяное лицо оставалось непроницаемым.

«Ворона! Из-за какой-то вороны! Что же будет, когда (скорее, если) мы доберемся до Утробы?» Болдх покачал головой, обескуражено глядя на притихших товарищей.

Так или иначе пострадали все, кроме Катти. Болдх не сводил глаз с искателя приключений, который бродил меж раненых, чисто символически предлагая помощь. Тивору явно не терпелось идти дальше, и он даже не пытался этого скрыть. Болдх вскипел. Катти чувствовал: там, внизу, что-то есть; вероятно, потому и уговорил их идти этим путем. Хотя они сами сглупили и изранили друг друга.

Болдх смотрел на солдата удачи с презрением, граничащим с ненавистью. Он не мог дождаться случая пнуть подлеца как следует. Странник чувствовал себя так, словно его использовали, а если Болдх чего-то и не выносил, так это когда им манипулируют. Можно стерпеть все: ложь, предательство и лицемерие, но не это.

Раздалось шкварчание, а сразу за ним — хриплый стон. По зале разнесся тошнотворный запах горелой плоти. Развернувшись. Болдх увидел, что Паулус вцепился себе в ногу, словно пытаясь задушить ее насмерть. Рядом, на полу, с тихим шипением угасала головня. Наховианцу удалось наконец прижечь рану. Казалось, он переживает один из своих припадков — так его трясло от боли. Даже кровь выступила на губах. Болдх, не отрываясь, смотрел, как Паулус медленно раскачивается взад-вперед, беззвучно пытаясь перенести пытку: голова в капюшоне повернута вверх, остекленевший взгляд уперся в стену. На лице наёмника одновременно отражались мука, гордыня и ненависть. А ещё — едва заметно — читалась мольба...

Болдх милосердно отвел взгляд, переключившись на Катти. «Надеюсь, ты на своей шкуре испытаешь то, — выругался он про себя, — на что так легко обрекаешь других».

Он устало отвернулся и приготовился идти дальше.

* * *

Осторожно, но с мрачной решимостью люди шагали по очередной темной тропе, куда их занесло приключение. Как и обещал Катти, новая часть туннеля была ровнее — да только и теснее; а в придачу, теперь, когда вход закрыли, промозглый ветер оказался заперт внутри. Стены давили на путников: все (кроме Эппы) сутулились и ёжились от холода.

Воздух был такой сырой, что едва не сочился: уже через несколько минут легкие пропитывались ледяной влагой и начинали хрипеть. К тому же в туннеле стоял жуткий холод. Подобно отряду мёртвых душ, путники шагали по бесконечным подземным коридорам в вечную ночь.

Идти было нелегко. Спотыкаясь на неровном и скользком полу, путники не могли сдержать бранных слов: ноги то и дело проваливались по лодыжку в ледяные лужи, а острые выступы холодного, твёрдого как алмаз камня больно впивались в подошвы. Двигаться вперед сильно мешало плачевное состояние Паулуса и Эппы. Оба едва ползли, пошатываясь и хромая.

Лишь ненависть помогала Паулусу преодолевать боль в израненной ноге. Он попадет в Великандию, несмотря ни на что! Наёмник исходил слюной, представляя, как погружает нож в нежную плоть хульдров.

Для Эппы дорога обернулась ожившим кошмаром.

Хотя с помощью Финвольда ему кое-как удавалось не слишком отставать, силы старика, истощенного долгими неделями тяжелого путешествия, были на исходе. Он едва понимал, где находится и что делает. Ни еда, ни отдых не помогали: старый жрец нуждался в лечении; скоро он просто упадет и больше не поднимется. О трудностях Мелхаса можно было пока не думать: даже учитывая природное упрямство Эппы, им очень повезёт, если он хотя бы до выхода из Великандии сумеет добрести.

Лесовик, мысли которого обычно было прочесть не легче, чем пробраться через заросли ежевики, на этот раз не скрывал беспокойства. Болдх испытал злорадное облегчение.

— В чем дело, Лесовик? Рука ноет?

Шаман взглянул на перевязанную руку и покачал головой.

— Меня тревожит другое. Рука по сравнению — пустяк... —Лесовик с содроганием посмотрел на освещенные факелами стены туннеля, нависшие в каких-то дюймах над их головами. — Здесь так тесно, так... неестественно... Болдх, тебе хоть раз было так... так жутко? Словно похоронили заживо. Отрезали от вселенского целого!