Сказания Древней Японии

– Наслаждайся сам теперь этим, – сказал он и, бросив Сиро в яму, засыпал его землей, а сам как ни в чем не бывало спокойненько пошел домой.

Давно уже поджидали старики своего Сиро; времени прошло много, а его все нет да нет. Ими овладело беспокойство. И вот старик решил сам сходить к соседу за Сиро:

– А что Сиро? Если он не нужен больше, верни его мне, пожалуйста.

Видя, что дед настойчиво пристает, сосед совершенно спокойно ответил ему:

– Сиро? Я убил его.

– Что! Убил? – Дед сразу весь сник. – За что же ты убил его?

– За дело. Я не таков, чтобы убивать без причины, если не заслуживают того. Ты вот послушай только. Я просил его у тебя, потому что за последнее время ко мне на пашню повадились лисицы. Вот я и поставил его сторожить. И что же он, негодяй?! Вместо того чтобы караулить поле от лисиц, он только жрал да спал… да еще начал гадить в моем садике. Я, конечно, рассердился… ну и обошелся с ним крутенько. Подумай сам, можно ли стерпеть, если собака, как бы там ни дорожил ты ею, выкидывает у меня в доме такие штуки. – Старикашка говорил резко и сердито.

Выслушав всю эту историю, дед заохал и заплакал:

– Ах! Как жаль, как жаль. Знай я только раньше это, уж так или иначе, а упросил бы тебя простить его, отстоял бы Сиро… и был бы он теперь живехонек. Жестоко обошелся ты с ним… теперь не поправишь, – высказывал дед свои сожаления, а затем, подумав, сказал соседу: – Что было, то было и быльем поросло. Если Сирошка делал не по правде и убит за это, то, значит, он пожал то, что сам посеял. Теперь его уже не вернуть, но мне хотелось бы по крайней мере получить его останки. Не отдашь ли ты мне их, пожалуйста?

– Да как же тебе их отдать, ведь я закопал Сиро в землю под вязом.

– Конечно, если закопал, то уж выкапывать не годится. Как же быть, однако? – Дед призадумался, но вдруг ему пришло в голову. – В таком случае извини меня за назойливость, но уступи мне, пожалуйста, этот вяз. Глядя на него, я буду вспоминать, что под ним был похоронен Сиро, и буду как будто ближе к нему. Пожалуйста, уступи.

– Ладно, бери.

– От души благодарю тебя.

Получив от соседа вяз, дед сейчас же, не медля, с плачем перенес его к себе в дом, как будто останки Сиро. Принеся вяз домой, старик стал думать, что бы такое из него сделать, и, смастерив наконец из него большую ступку и пест, начал толочь в ней просо для лепешек, чтобы справить поминки по Сиро. Дед толок, баба месила.

– Сиро, Сиро! Сейчас мы сделаем твои любимые сладенькие лепешки. Ну, сиди же смирно, подожди немного, – словно обращаясь к живому существу, говорил сам с собою старик, постукивая пестом.

Но тут случилось чудо. Из одного гарнца проса, всыпанного в ступку, стало два гарнца, потом три, четыре… Старики едва успевали выбирать его. Наконец, из пустой совершенно ступки посыпались одна за другой со стуком готовые просяные лепешки. Дед и баба и испугались, и обрадовались. Неужели это благодарность покойного Сиро за полученные от них милости? Еще горше стало у них на душе, еще больше стало им жаль Сиро. Прежде всего сделали они приношение этими лепешками перед табличкой[30] покойного Сиро, как приносится божеству жертва первыми колосьями рисовой жатвы, а затем принялись и сами за лепешки. Лепешки оказались необычайно вкусными и, кроме того, такими сытными, что достаточно было съесть только одну, чтобы в этот день уже не завтракать, не обедать, не ужинать. Вот какие чудесные были это лепешки.

Старикашка сосед пронюхал, конечно, об этом и живехонько прикатил к деду:

– Извини, пожалуйста, что беспокою тебя, но я хочу тоже понаделать просяных лепешек, чтобы помянуть господина Сиро. Так вот, одолжи мне, пожалуйста, посудину, чтобы изготовить их, – начал он подбираться к ступке и песту.

«Любишь же ты, однако, побираться у других», – подумал дед. Ему совсем не хотелось давать ступки из-за того, что было недавно, но как-никак, а дерево он получил от соседа и негоже было отказать наотрез; нечего делать, скрепя сердце дал он ему ступку и пест. Но и в этот раз повторилось то же, что и в прошлый. Прошло два дня, прошло три дня, а сосед и не думает возвращать ступки. Дед стал просто сам не свой. «Должно быть, опять вышло что-нибудь», – подумал он и пошел к соседу.

– А что, освободилась ступка? – спросил он.

Сосед, расположившись перед очагом во дворе, как раз жег в нем что-то. Обернувшись к деду, он сказал:

– Ступка? Эге, твою ступку я разбил и вот, видишь, жгу ее.

– Как! Жжешь ступку?

– Ее самую. Когда я принес ее от тебя, я вовсе не думал ее жечь, но, видишь ли, опять повалил этот проклятый собачий помет и перепакостил все мои просяные лепешки. Конечно, я сейчас же разбил ее на куски, и вот, как видишь…

– Опять, значит, помет?

– Да еще как! Только толкну я пестом, а оттуда как брызнет, как брызнет… Благодарю покорно, мой дом вовсе не отхожее место.

– Эх! Что же ты наделал? Ну сказал бы мне, что, мол, так и так, и я бы дал тебе своих лепешек взамен испорченных. Поторопился ты, поторопился. Ну что ж! Сжег, так сжег, ничего тут не поделаешь. Нельзя ли по крайней мере взять мне пепел?