Сказители

Как я уже сказала, мой старший сын видел во мне своего врага. Это был Сисак, переодетый ребенком. И сходство становилось все более очевидным по мере его взросления. Любое его слово или действие имело своей целью причинить мне боль – такое у меня создавалось впечатление. (Интересно, а сам он это осознавал?) Возвращаясь домой, к примеру, он ложился на пол и делал домашние задания. Когда я подходила и спрашивала, как у него дела, он одаривал меня снисходительным взглядом, в точности как его отец, словно говоря: ты все равно не поймешь, что я изучаю.

– Оставь меня в покое, – говорил он. – Ты разве не видишь, что я делаю уроки? Пойди проведай Читчая, а от меня отстань.

Не пойму, чем его так раздражало мое присутствие, но я не отступала. Я снова и снова подходила к нему, спрашивая, как прошел его день, хвалили ли его учителя и успешно ли он сдал экзамены. Этот последний вопрос Сисак частенько задавал сыновьям. Когда же его задавала я, мой старший отвечал, словно хотел меня ножом полоснуть:

– Даже если я тебе расскажу, ты все равно ничего не поймешь!

– И почему это я не пойму? – парировала я. – Я уверена, мне доставило бы радость знать, что мой сын успешно сдал экзамены.

Он ничего не ответил, а только рассмеялся мне в лицо.

Вряд ли я единственная, кто думает, что он считает меня глупой. Когда я спрашивала у него про домашние задания, он отмахивался от меня как от назойливой мухи, потому что знал, что я ничем не могу ему помочь.

– Ты не помогла бы, даже если бы очень захотела, – вот что он мне говорил.

Но хоть он и относился к своему образованию с бо́льшим почтением, нежели к своей матери, то в этом он был прав. Я не могла ему ничем помочь.

Меня огорчало его отношение ко мне. Он считал меня препятствием на его пути к знаниям. Я отчетливо помню, что он сказал мне однажды, когда учился в пятом классе. Он смотрел мультики, когда я попросила его помочь мне с какими-то домашними делами. Он сказал, что уже закончил уроки, и делать ему было нечего, но домашние дела больше не входили в его обязанности. Как будто получаемое им образование возвысило его над подобными низменными занятиями. Услышав от него такое, я сказала, что он ведет себя неблагоразумно. Как мой сын, он должен делать то, что я ему велю. Но он отказался подчиниться. Он свое дело сделал, а я должна заниматься своими делами.

– Давай поступим так, – предложил он. – Я выполню за тебя твои обязанности по дому, но ты должна будешь сделать за меня уроки. Это будет справедливо.

Я потеряла дар речи. С его стороны было невероятной грубостью так со мной разговаривать.

Я услыхала, как демон в его душе расхохотался над моим молчанием.

– Но ты же не сможешь, правда? – съязвил он. – А все потому, что ты не умеешь ни читать, ни писать. Тебя разве не стыдно?

Словно ножом пырнул.

Но твой ребенок всегда остается твоим ребенком, даже когда им овладевают темные силы. Бывали времена, когда я не могла его любить (не буду это отрицать), но узы, связующие мать и дитя, разрубить нельзя. Когда твоему ребенку больно, он будет тебя звать. Это инстинктивный крик, коего он даже может не осознавать. И когда ты услышишь этот крик о помощи, неужели ты – мать – все еще будешь его презирать?

Когда твой сын недостойно себя ведет или совершает какой-то гнусный поступок, только ты, его мать, имеешь власть осудить его или наказать. Никакая мать не позволит чужим людям оскорбить ее детей или навредить им, и неважно, насколько плохо ее дети себя ведут.

Когда он пошел в среднюю школу, он не только смотрел на меня свысока, но и не скрывал, что презирает меня. Он презирал мою манеру говорить, он презирал мои потуги выражаться красиво. По правде сказать, все во мне вызывало у него презрение.

То, что произошло в тот день, еще живо в моей памяти. Был август, День матери[62]. Ученикам разрешили пригласить своих мам в школу на праздничную церемонию в главном зале. Ученики должны были пасть ниц перед мамами, преклонив свои головы на мамины ноги, дабы выразить свое уважение, и все это время тихо исполнялся гимн о материнской любви. Мой сын поступил так, как от него требовалось во время этой церемонии, но я знала, что он неискренен. (Знаю, вы считаете меня бессердечной, коль скоро я говорю о нем в таких негативных тонах.) Но я понимала, как он ко мне относился, потому что он несколько раз пытался уклониться от приглашения меня на церемонию – то он намеренно не вручил мне официальное приглашение из школы, то сообщил своей учительнице, будто я заболела. (Позднее, когда мы случайно с ней столкнулись, она спросила, выздоровела ли я.) Когда г-н Сисак узнал об этом, он сказал сыну, что тот должен вручить мне приглашение. И когда мы вместе приехали к нему в школу, могу сказать, что он меня стыдился. Он был смущен и беспокоился, что его одноклассники и учителя начнут насмехаться надо мной.

Тем не менее, я присутствовала на церемонии, сидя на стуле в большом школьном зале, а он отдал мне дань почтения, приложив лоб к моим ногам. Хотя я знала, что это все это было напоказ, по моим щекам потекли слезы.