Сказка Заката

Миновав переулок и обогнув сквер, она оказалась на много более людной и шумной улице, пересекающей кольцо. Пойдя по ней, она заглянула в пару магазинчиков — один из них был ювелирным: там она поглазела минут десять на сверкающие и умопомрачительно дорогие цацки, вздохнула; вышла, заглянула в соседнюю дверь, за продуктами: купив, что было надобно ее молодому (неплохому к вечеру) аппетиту, снова вышла на улицу, не спеша двинулась к перекрестку: цокая каблучками по тротуару, бессознательно тренируя раскованный кокетливый шаг, как советовала подруга. Дошла до перекрестка и — скрылась, проглоченная ненасытной пастью метро.

Девушку звали — понятно: Наташа.

Работала она в производственном комплексе, включавшем между прочим фабрику, производящую тонизирующие и укрепляющие таблетки «Здоровье» — содержащие кофеин, полученный при обработке чая и другого кофеинсодержащего сырья, скажем, кофе; однако в таблетках его содержалось совсем немного, гораздо меньше, чем было указано на упаковке — потому что он считался вредным для здоровья; недостающая его часть заменялась карбонатом кальция, в просторечии — питьевой содой. Однако действие таблеток было от этого, может, ничуть не хуже. Может, лучше.

Наташа работала в административном корпусе, секретарем. Ни о каких таких фокусах с содой и кофеином она ничего не знала, но, всего скорее, не потому, что это был какой–то страшный секрет, а потому просто, что ей в голову не приходило этим интересоваться. Да и зачем, собственно? Какое, в сущности, дело до всех этих производственных тонкостей простой девушке, молодой, хорошенькой; никакого нет дела до них ее наливающемуся молодыми чудесными соками телу, настолько волнующему свежею своей силою, что она сама, нечаянно — а, бывало, и нарочно — прикасаясь к своим, похожим на кошачьи лапки, ступням, гладя икры, бедра, с хорошо, правильно развитыми крепкими мышцами (в меру занималась в детстве гимнастикой), дивно угадывающимися под нежной, покрытой чуть заметными золотистыми волосками кожей; проводя по чудному животику с застенчивой ложбинкой пупка, касаясь крепких душистых особенным юным духом грудей с розовыми сосками, вся она — от нежного, не тронутого еще излишними раздумьями лба и до кончиков пальцев ног — как–то по–особенному розовела, покрывалась чуть заметной душистой испариной, мысли ее теснились, и казалось, что вот, вот сейчас придет к ней какое–то неведомое ей доселе, какое–то неземное блаженство, принесет его неведомый, но давно — не страстно — а напротив: тихо и нежно чаемый — кто? — он, он — кто…

Нет, не была она, конечно, девушкой в грубом и пошлом медицинском смысле — у нее был кое–какой опыт: первый — еще в школе, довольно неудачный, как это часто и бывает, был и второй — позже, в сущности, совсем недавно: продолжавшийся, вернее тянувшийся долгих в ее короткой еще жизни два года, не принесший ничего особенного — ни плохого ни хорошего, так — будто лишь червячка заморила… До этого была подруга (та самая), глядевшая на нее таким взглядом, от которого мурашки бежали по телу, сразу отзывавшемуся какой–то странной сковывающей истомой, подруга целовала ее в губы, гладила ее, едва заметно тиская бедра, грудь… Она так же розовела от сладких этих прикосновений, но через несколько уже минут начинала ощущать какую–то еле заметную брезгливость, что ли, как будто неаккуратно подмылась… Она поссорилась с подругой, и та куда–то пропала.

Каждое утро на столике рядом с ее девичьей постелькой дребезжал старенький, механический будильник, подаренный когда–то еще бабушкой и с тех пор сохраняемый как память. Будильник был действительно старенький — чуть ли не прошлого века, однако дело свое знал крепко, проспать по его вине ей еще ни разу не пришлось. Каждый раз она сонно шарила в воздухе рукою, пытаясь нажать на кнопку, и каждый раз ей это не удавалось. Медленно, замирая от утренней дрожи, нехотя спускала она на холодный пол теплые, вырванные из сонной постельной глубины дивные свои ноги; недоуменно уставясь в одну точку, тыкала ими в пол, каждый раз надеясь попасть в тапочки, валявшиеся обыкновенно в разных углах комнаты. Наконец она окончательно расставалась с матерински теплым чревом постели и плелась на кухню, поеживаясь и отдергивая босые ступни от холодных половиц. Дойдя до кухонной двери, она, впрочем, внезапно останавливалась и шла совершать все этапы утреннего туалета, некоторые подробности которых применительно к нежным розовым девушкам столь интимны, что мы, — ах, — целомудренно о них умолчим.

Покончив с туалетом, как–то: чисткой белых жемчужных зубков, лишь один из которых подвергся утонченному вмешательству стоматолога, острижением крохотных и нежных пока ноготков на ногах и руках с последующим покрытием их специальным лаком для придания жемчужного же вида, похлопыванием по розовым щечкам и нанесением на них защитного крема, а также многого, многого еще другого, ведомого лишь нежным, розовым, только что вставшим с постели девушкам — покончив, стало быть, со всем этим, она, наконец, садилась на край ванны и начинала просыпаться.