Сказка Заката

— Ты посмотри вокруг, — продолжал он уже спокойнее, — радость, счастье, девушки красивые, детишки, солнышко светит, ну, посмотри, посмотри — какой еще смысл тебе нужен? Жить и радоваться, вот — смысл. А в том, чтобы ради какой–то заоблачной, или хрен ее там знает, какой сущности — которой, между прочим, никто, включая старика твоего, никогда не видел — подохнуть, так в этом смысла нет никакого. Ты вот уже ради этого, непонятно чего, девушку свою бросил — ведь чудо, что за девушка, и любила тебя — в этом, как по–твоему, смысл есть какой–нибудь?

Возразить на это было нечего.

Некоторое время они молчали. Николай только сейчас заметил, что вокруг них нет не только ни одного человека, но даже вездесущие воробьи куда–то подевались, казалось, даже мухи ни одной не кружилось в тающей на солнце, августовской тяжести набравшей листве. Было совершенно тихо, ленивые блики отраженного в стеклах солнечного света медленно ползли по мостовой.

Он закрыл глаза, будто надеялся, что все это — просто жарой навеянный морок — и растворится он в густом, как сироп воздухе. Но открыв глаза снова, увидел, что, конечно же, ничего не изменилось — братья стояли в двух шагах перед ним, и участливо наблюдали за его смятением.

Подождав еще минуту, рыжий сказал:

— Он тебе — и про то, что твоя безопасность связана с участием в этой его афере?

И снова Николай промолчал, однако про себя подумал, что знают братья до странности много про то, кто, кому и что говорил. Подозрительно это…

— Но ты сам подумай, — принял эстафету нерыжий, — ну, как — как это может быть связано?! Вот опасность для тебя — это точно — прямая. Тем более в случае, если что–то там такое есть — а оно есть, я тебе говорил уже — я ведь ничего не скрываю…

И реплики этак ловко друг другу передают, будто сговорились; может, конечно, и впрямь обо мне — да и о себе заодно — заботятся, но что–то здесь, воля ваша, не сходится…

— Ты верующий? — продолжал брат. — Ты в церковь хоть раз сходи; какие там еще сущности! От лукавого все это. Ты подумай — чем это все может оказаться… И поверь, — он снова понизил голос, — наши данные говорят — именно об этом самом и речь…

— Вот что ребята, — совершенно неожиданно для себя перебил его Николай, — я вам не верю. Я не знаю, о чем там идет речь — от лукавого это, или от какого — но не верю я вам. Вы уж простите, — вдруг добавил он, сам не понимая, зачем.

— Я не знаю, может быть, что–то и не так со стариком, я разберусь. Но три с лишним месяца я прожил с ним бок о бок, он для меня сделал… больше, чем все эти «воспитатели» ваши за двадцать лет. Я это чувствую, — он патетическим жестом побарабанил себя в грудь. — Добрый он человек — не потому, что кошечек–собачек жалеет, а потому, что у него есть идея — как жить, он может сказать, какой в этом смысл, пусть даже и не всегда понятно… И это есть добро, и не убеждайте меня, что нет таких абсолютных категорий, что все относительно… А вы, — и он ткнул пальцем в сторону притихших братьев, — не можете мне, персонально мне предложить никакого смысла, кроме как жрать, срать, размножаться, да на солнышке греться, хотя и это, конечно, хорошее дело. Вы, может, и не идиоты — это ведь просто слово такое — но вот вся ваша жизнь — идиотизм, и это уже не слово, это — диагноз. Не могу я теперь ограничиться только лишь… Не могу, ребята. Поздно…

Он вздохнул, бросил взгляд по сторонам — солнечный блик ударил ему в глаза, так, что он даже прищурился — кто–то наверху раскрыл форточку, послышалось, как по железной крыше где–то над головою заскреб коготками, захлопал крыльями, чтоб не сорваться, прилетевший голубь. Николай снова вернулся взглядом к молча пялившимся на него братьям и заключил — уже устало:

— И зря вы мне лгали про «кислоту» — я потому и не верю: помню, как это все было, и видел, какими становятся люди после… — он замялся, — ну… после меня. В них свет приходит… Если нужно, чтобы он через меня приходил, значит, так тому и быть. Плевать мне, кто что про это думает.

Братья долго молчали, рассматривая асфальт у себя под ногами. Нерыжий вынул из кармана пилочку для ногтей, повертел ее в руках, затем убрал назад. Надул щеки и медленно выпустил воздух через сложенные поцелуем губы, как показалось Николаю — с облегчением.

— Да, парень, ну ты, ничего не скажешь — кремень, — произнес он наконец с уважением. — Но попробовать–то нужно было, а? Ладно, как знаешь… Хотя… Тебе теперь трудно будет.

— Вообще, ты молодец, — неожиданно добавил он и улыбнулся хорошей, открытой, располагающей улыбкой.

И братья моментально скрылись с глаз, будто растворившись в пыли сонных летних переулков.

Николай стоял, задумавшись. Что же, снова ничего не произошло — так, постояли, поговорили… и все кончилось — ничем, как и в тот раз, как и… — всегда. Червячок сомнения отныне и навеки поселился у него в душе и глодал ее изнутри, причиняя почти физическую боль.

* * *