Сказка Заката

— Но откуда, милосердный Боже, — прервал его Николай, — все эти сведения — у них о нас, а у вас — о них, вот вы даже и без моих рассказов вроде знаете о моем с ними разговоре… Будто присутствовали при нем? Как это возможно? А они — они тоже, будто сидели у нас под столом все это время! — Николай даже приподнял клеенку, которой был укрыт стол, и стал заглядывать под него — никого там, конечно же, не было.

— Николаша, — вдруг назвал его старик прежним, уменьшительным именем, так что не ожидавший этого молодой его собеседник даже вздрогнул, — Николаша, я ничего не могу вам объяснить — не потому, что не хочу, а — не могу, просто не знаю, как. Впрочем, — он усмехнулся, — мне ведь, некоторым образом, пришлось провести с ними немало времени — хотя и не по своей воле, вы понимаете. За это время можно было узнать о них достаточно, чтобы делать выводы, поверьте.

— Но…

Однако старик жестом остановил его:

— Не стоит сейчас это обсуждать, мой дорогой друг. Как никто в этом мире — вы уж поверьте мне снова, вам теперь много порассказали про меня и мою… историю — как никто я понимаю вас. Вам теперь трудно. Червь, так сказать, сомнения гложет вашу душу. Я ничего не могу доказать прямо сейчас, да если бы я и стал что–то доказывать, тем более оправдываться, это было бы — согласитесь — унизительно для нас обоих… Но вскоре я — обещаю вам — попытаюсь сделать то последнее, что могу, что мне осталось — возможно… это, некоторым образом, перевесит чашу…

Они и не заметили, как во время их разговора потемнело и закапал дождь, было слышно, как где–то вдалеке разразилась гроза, осторожно покашливал гром оттуда.

— Гроза, — с облегчением сказал старик, — мне теперь станет полегче, — и он даже встал и сам налил себе еще чаю. Капли стучали по стеклу со все возрастающей силой и частотой. Повисшее в комнате напряжение от этого как–то спало.

— Но, — - снова начал Николай…

— Нет, давайте теперь не станем больше ничего обсуждать, — сказал старик и посмотрел долгим, глубоким и очень светлым взглядом, будто бы и вправду омытым начавшимся дождем, — давайте–ка вот лучше чай допьем.

Через два дня он пропал.

Вернее будет сказать, Николай понял, что он пропал, когда два дня подряд после их разговора старик не отзывался на стук в дверь. Николай, уже не стесняясь, вошел, обшарил всю комнату (все время боясь наткнуться на лежащее где–нибудь тело), затем смежную, темную, в которую вела дверь налево от входной. Тоже пусто. Тогда он стал методически обшаривать весь этаж, комната за комнатой, но также ничего не нашел — к этому времени у него против воли мало–помалу начала крепнуть уверенность, что старика нет в живых. Не найдя ничего, и для порядку даже взломав те две, или три двери, которые во всем этаже оставались заперты (хотя и там не было совершенно ничего — кроме той же мерзости запустения), он вернулся в стариковскую комнату и — сразу понял, что в ней отсутствует — кроме, конечно, самого хозяина: огромной хозяйственной сумки, с которой тот, казалось, никогда не расставался, выходя «в город» — не было на своем месте, у стола. Это повернуло Николаевы мысли в несколько иное русло — сомнительно, в самом деле, что человек, собравшись помирать, возьмет с собою хозяйственную сумку — для какой бы это цели? хотя и все, разумеется, бывает, но…

Он стал снова уже натурально обыскивать комнату старика в поисках какой–нибудь зацепки — куда тот мог направиться. Внимательно осмотрел все на столе, но не нашел ничего, кроме двух мелких крошек — он понял, что они остались еще от их последнего чаепития. Это означало, что чистоплотный до смешного старик ушел, прихватив с собою сумку, на следующее же утро, быть может, затемно, — иначе непременно вытер бы стол тщательнее. Николай пошарил на полках, подняв тучу пыли и расчихавшись, перешел к другой стене, осмотрел гардероб, сначала снаружи, а затем и внутри — кроме всякой, естественной в убежище старого холостяка, дребедени — ничего.

Наконец, устав от бесплодных поисков, но все еще машинально шаря глазами по сторонам, он заметил, что на приколотой возле двери затертой бумажке, куда старик имел обыкновение заносить все адреса и телефоны, появилась какая–то новая запись. Он подошел ближе, пригляделся: прямо на него глядело знакомое название переулка, номер дома в том переулке, словом, его собственный прежний адрес. Запись сделана недавно — когда они со стариком в последний раз пили здесь чай и разговаривали, ее не было — он бы непременно обратил внимание.

Ничего более не оставалось, кроме как проверить и там — хотя, что могло понадобиться старику в его старой квартирке, было неясно.