Сказки Дании

– Как это – ничто? Он бесподобен! – сказали все, а человек, доставивший посылку, тотчас получил почётный титул – «Податель первого императорского соловья».

– Пусть-ка наши соловьи споют дуэтом, – распорядился император.

Но дуэт не сладился: живой соловей импровизировал, а заводной пел то, что вложили в его механизм.

– Он не виноват, – сказал руководитель дворцового оркестра. – Он выдерживает такт; я и сам добиваюсь этого от своих музыкантов.

Тогда механический соловей стал петь один. Успех он имел не меньший, чем живой соловей, зато уж смотреть на него было куда приятнее – он ведь сверкал и переливался настоящими драгоценными камнями.

Тридцать три раза исполнил соловей одну и ту же песню – и не устал. Придворные не прочь были послушать его ещё, но император решил, что пора бы спеть и живому соловью. Только куда он подевался? За живым соловьём не уследили, вот он и улетел в свой лес.

– Что же теперь делать? – расстроился император.

Но придворные стали ругать живого соловья: он-де неблагодарный и не ценил своего счастья.

– Всё равно нам осталась лучшая птичка! – уверяли придворные.

Пришлось механическому соловью петь свою песню в тридцать четвёртый раз. Да, это была та же песня, но ведь не все пока выучили её наизусть – такую сложную, с многочисленными переливами! Глава императорского оркестра без устали нахваливал драгоценную птичку, причём не только за красоту, но и за внутреннее содержание.

– Видите ли, ваше императорское величество, и вы, господа придворные, какая загвоздка с живым соловьём? Никогда не знаешь, что он запоёт и куда полетит. С соловьём механическим всё ясно. Его можно разобрать на детальки, можно поглядеть, где у него припрятаны мелодии и какая шестерёнка за какую цепляется!

– Да, и мы того же мнения! – сказали придворные, а глава императорского оркестра получил разрешение явить механическую птичку народу. Для этого отвели воскресный день.

– Пусть мои подданные тоже послушают драгоценного соловья, – распорядился император в своей бесконечной милости.

Подданные послушали и остались весьма довольны – будто напились вволю зелёного чая, а это ведь для китайца первое дело.

– Ах! – говорили столичные жители и поднимали указательные пальцы, одновременно кивая головами.

Только бедные рыбаки, которым доводилось слушать живого соловья, шептались между собой:

– Спору нет, эта птичка чисто выводит, да только недостаёт чего-то её пению, а чего – никак не поймём!

Вышел указ о том, что живому соловью надлежит покинуть империю. Механический соловей занял место на шёлковой подушке возле императорского ложа. Рядом помещались многочисленные призы за пение – золото и драгоценные камни; вскоре механическому соловью был пожалован титул Первого слева Императорского почивального певца. Надобно сказать, что император ставил свой левый бок выше правого, ведь именно слева находится сердце – и у императоров в том числе.

Глава императорского оркестра сочинил о механическом соловье научный трактат в двадцати пяти свитках. Насовал он туда мудрёных слов без счёта, но придворные уверяли, будто всё прочли и всё поняли. Иначе быть бы им битыми по пяткам!

Так минул год. Император, придворные, лакеи, горничные и все остальные китайцы выучили наизусть песенку механического соловья и были крайне довольны и соловьём, и собой. Ведь они могли теперь подпевать драгоценной птичке. «Тра-ля-ля-ля-ля», – горланили уличные мальчишки, а порой и сам император насвистывал себе под нос. Ну не прелесть ли?

Однажды вечером император лежал в постели, а механический соловей заливался на шёлковой подушке. И вдруг что-то щёлкнуло в соловье, сместилась какая-то шестерёнка, и пение смолкло. Император вскочил с постели, призвал придворного врача, да только врач ничего не мог поделать. Тогда послали за часовщиком. Тот разобрал птичку, долго изучал механизм и наконец изрёк:

– Детальки поизносились, ваше императорское величество, а новые достать невозможно. Я тут кое-что подремонтировал, но птичку отныне следует беречь. Я бы не рекомендовал заводить её чаще одного раза в год.

Вот несчастье так несчастье! Теперь механического соловья заводили только раз в году, но и это было для него большим напряжением. Впрочем, глава императорского оркестра сочинил речь, куда, по обыкновению, насовал мудрёных слов. Общий смысл был: всё в империи хорошо. Ну а раз хорошо – какие могут быть вопросы?

Минуло ещё пять лет, и великая печаль постигла китайский народ. Всё дело в том, что народ был до крайности предан императору – а император взял да и захворал. Поползли слухи, что болезнь смертельная.

Уже и нового императора выбрали, а народ всё подступал к первому министру с расспросами: как-де чувствует себя старый император? Первый министр только головой качал да пыхтел: «Уф! Уф!»