Сказки и были Безлюдных пространств

Зорко, словно завороженный, снял сандалию. Она попрыгала по полу – Ермилка надел ее.

– Великовата. Ну, не беда, затяну ремешок… Теперь идите.

– Куда? – спросил Лён. Он опять был как во сне.

– Прямо по коридору. Это долго… Но в конце будет щель, вы в нее пролезете. А дальше будет дорога. Вы по ней идите, а я вас догоню… А если не догоню, идите пять километров, до поворота на Приморский тракт, а там уж – куда хотите. А раньше никуда не сворачивайте, иначе будет беда… Возьмите фонарик…

– А ты как без него? – растерянно сказал Лён.

– Ха! Невидимки видят в темноте, как на солнце… Не надо прощаться, это плохая примета. Идите…

Зорко и Лён пошли. В какой-то сумрачной завороженности. Желтый круг света выхватывал перед ними из тьмы бетонные плиты.

Так они двигались минут пять. А может, десять. Или час…

Зорко вдруг остановился, снял вторую сандалию, аккуратно поставил на бетон. Молча шагнул дальше. В этот миг потянуло свежим воздухом. Наверно, из близкого выхода. Лён стал на месте как от толчка. Зорко тоже. Лён посветил назад. Луч выхватил на бетоне одинокую сандалию. Зорко и Лён очнулись. Разом!

– Он же взорвется по правде! Навсегда! – Зорко бросился назад. Лён догнал его. Но пробежали они лишь чуть-чуть. Окружавший их бетон дрогнул, все качнулось. С гулом.

Гул был не сильный. Но такой тугой, словно с орбиты сошел весь земной шар.

Потом плиты сдвинулись, просели, сверху посыпалось. Бетонный потолок приблизился, заставил встать на четвереньки. Фонарик погас и потерялся. Впереди почему-то оказались скрестившиеся балки. Они… они были видны! Потому что из-за них сочился отраженный от бетона свет.

– Зорко, ты живой?

– Наверно…

– Лезем…

Конец сказки

Через балки, арматуру и обломки плит, сквозь цементную пыль и потоки песка, что обрушивались на головы и плечи, они долго выбирались к свету,

Выбрались. В царапинах, со звоном в ушах, перемазанные. Но живые. Даже не покалеченные.

Было утро… Странно. Лёну казалось, что по времени еще середина ночи. Но подумал он об этом мельком. Главная забота – о Зорко:

– Ты правда целый?

– Ага… А ты?

Лён встал с четверенек. Зорко тоже.

Они были на пологом склоне, в зарослях дубняка. Сквозь листья били лучи, на траве горели капли. И пахло лесной свежестью.

Но еще пахло развороченной землей – словно бедой.

Лён оглянулся. Зорко тоже оглянулся. Позади них дубняк был вырван и раскидан. Громоздились песчаные груды, из них торчали балки. Одна балка – толстенная, как шкаф – валялась на песке. А поперек нее лежал навзничь голый мальчишка. С откинутой головой и отброшенными назад руками. С тонкими, проступившими под кожей ребрами. Совсем незагорелый…

– Лён… Он, что ли, неживой? А?..

Мальчик был совсем неживой. По его впалому животу по-хозяйски шел рыжий муравей.

Зорко всхлипнул, но сдержался. Нервно сказал:

– Надо его одеть и похоронить.

Лён вздрогнул:

– Господи, кто это? Откуда он тут?

– Ты что, не видишь? Ермилка…

– Нет…

Мальчик был совсем не такой, каким представлялся Лёну Ермилка. Тот – наверняка рыжий, круглощекий, коренастый такой малыш. А этот… этот был щуплый, как петушок Тиви, остролицый, темноволосый…

– Он… Смотри, мой сандаль…

На левой ноге мальчика была растоптанная сандалия. Зоркина.

“Господи, что мы скажем Динке… Да нет же!” – Лён упал на колени, ухом прижался к мальчишкиной груди…

“Тук… – милостиво толкнулось в тонкой, как у птахи, грудной клетке. – Тук… Тук…”

– Ермилка! – Лён затряс его за плечи.

Ресницы мальчика зашевелились. Зорко упал рядом, приподнял его голову…

Ермилка приходил в себя стремительно. Через минуту он уже сидел на балке, поматывал головой и улыбался. И улыбка была – точно Ермилкина, как у хитрого проказника.

– Быстро склеились мои атомы, да?

– А почему ты видимый? – робко спросил Зорко. В нем все еще сидела виноватость: от того, что недавно хотел хоронить Ермилку.

– Ой… правда… Наверно, это от взрыва. Ну, ничего, я скоро обратно…

– А пока оденься, – ворчливо предложил Лён. – Возьми вот это, – он стал снимать вязаную безрукавку.

– Ну-у! Она же колючая, без рубашки-то!

– Подожди… – Зорко лихо оторвал от своей голландки широкий воротник. Оказалось, что воротник с холщовой подкладкой. Зорко вцепился зубами, отодрал подкладку у нижнего края и у шейного выреза. Получилось вроде юбочки – наполовину белой, наполовину зеленой с полосками. – Надевай пока хоть это. Будешь как туземец…

Ермилка, хихикая и пританцовывая, обрядился в “юбочку”. Лён выдернул и отдал ему шнурки – чтобы подпоясался. А потом заметил:

– Ты же совсем незагорелый. Солнце встанет повыше – сразу обжаришься.

Тогда Зорко отдал Ермилке и голландку.

– Я-то все равно обугленный.

Голландка была Ермилке слишком длинна и широка. Лён сказал:

– Привидение. Кто попадется навстречу, в кусты шарахнется.

– Тут не бывает встречных, – отозвался Ермилка. – Это особая дорога. Здесь же Безлюдное Пространство…

Они спустились со склона. Дорога повела по широким полянам, на которых темнели островки кустов. Ноги стали мокрыми от росы. Небо было чистое, только прямо в зените висело розовое перистое облако. Звенели в кустах птицы.

Ермилка оглянулся.

– Смотрите!