Сказки тридевятого округа

– Слушаю Вас, Марфа Васильевна, – произнося эту дежурную фразу, Романов постарался сделать тональность своего голоса как можно задушевней, но это не подействовало на посетительницу. Она продолжала держать паузу, недовольно поджав тонкие губы.

– Марфа Васильевна! – снова обратился к ней Пётр елейным тоном. – В чём проблема-то? Может, крыша течёт или обидел из начальства кто?

– Крыша у меня в порядке, а на обиженных воду возят! – выдала посетительница и стала демонстративно осматривать убранство кабинета.

«Да-а, крепкий орешек!» – решил про себя Романов и решил поменять тактику: – Чем я Вам, гражданка, могу помочь?

– Я, конечно, сейчас не в лесном буреломе заплутала, и не на кочке средь болотной топи сижу, – наконец-то произнесла странная посетительница, – но помощь твоя, мил человек, мне бы не помешала.

«Весьма туманно, но хоть какой-то прогресс», – отметил про себя Пётр и облегчённо вздохнул: – Поможем! Обязательно поможем, Марфа Васильевна! Говори, в чём нужда!

– Недовольна я, – капризно произнесла посетительница и вновь обиженно поджала губы.

– Чем недовольна? Конкретней, пожалуйста.

– Всем недовольна!

– Как это – всем? Так не бывает.

– Бывает! – повысила голос посетительница, и Романов про себя отметил, что голос у неё стал каким-то странным, словно эхо в нём появилось, и звучал он тоже странно – как бы издалека. – Очень даже бывает! – повторила нараспев Кикимова. – Бывает, что и старуха рожает, порой и зима, словно осень бывает, девица до свадьбы про честь забывает, бывает, рыдает, бывает, рожает, тропинка пропала, в лесу заплутала, забудь то, что помнил, не помни начала!

В этот момент Романов почувствовал, что голова стала тяжёлой, словно он жбан медовухи за один присест осилил, окружающее предметы стали нечёткими, всё вокруг словно туманом подёрнулось, а посетительница всё наговаривала и наговаривала свой странный речитатив, отчего Пётр окончательно потерял ориентацию в пространстве и во времени.

– Забудь своё имя и веру забудь, и проклят пусть будет твой пройденный путь! – продолжала наращивать темп старушка, и голос её дурманным зельем просачивался в самые потаённые уголки памяти, стирая все самые важные и самые близкие сердцу воспоминания.

К удивлению Романова, где-то на периферии его замутнённого сознания, вопреки наговору продолжала пульсировать мысль о том, что ещё пару минут такого общения с гражданкой Кикимовой, и он уже никогда не вспомнит своего имени.

В этот момент неожиданно хлопнула входная дверь, и морок пропал, точно пелена с глаз спала. Романов покрутил головой, сбрасывая с себя остатки наваждения, и услышал детский писк. Пётр Алексеевич протёр глаза и увидел стоящим возле стола Малюту Скуратова. Верный слуга держал за шиворот посетительницу и нещадно тряс её худенькое тельце. Старушка пыталась вырваться и пищала детским голоском. Романов поморщился: от старушки исходил резкий запах болотной тины.

– Попалось, сучье семя! – приговаривал Малюта, держа старушку на весу, но гражданка Кикимова и не думала сдаваться: проявляя чудеса акробатической ловкости, она пыталась извернуться и укусить Малюту за руку. Однако Скуратов знал, с кем имеет дело, поэтому успел натянуть на руку кожаную перчатку для соколиной охоты.

– А воняет-то, воняет, словно хорёк! – приговаривал он. – Смотри, злобой своей не захлебнись!

– Что-то мне подсказывает, что ты, Малюта, с Марфой Васильевной был ранее знаком, – хрипло произнёс начальник строительства.

– Есть такое дело! – согласился Скуратов. – Только, государь, она такая же Марфа Васильевна, как я апостол Павел! Перед тобой, Пётр Алексеевич, во всей своей нечистой красе самая настоящая кикимора по прозвищу Мюрфутка-Заозёрная. Я с ней ещё при Иване Васильевиче Грозном сталкивался. Мой это грех! Надо было её ещё тогда удавить, да сбежала она из-под стражи! Навела морок на опричников и дала дёру! Поленился я тогда за ней по болотным топям гоняться, а зря! Ох, не ведал я, что судьба нас снова сведёт. Ей бы, дурёхе, сидеть тихо, но правду в народе бают, что привычка – вторая натура: не удержалась Марфутка, и снова за свой чёрный промысел взялась. Вовремя я, государь-надёжа, в кабинет вошёл: ещё бы немного и заговорила бы она тебя, Пётр Алексеевич, так, что до гробовой доски ходил бы сам не свой!

– Путаете Вы что-то, господин хороший! – снова запищала детским голосочком кикимора. – Знать не знаю, и ведать не ведаю, о чём Вы здесь говорите!

– Не ведаешь? – снова тряхнул её Скуратов. – А к Петру Алексеевичу тогда зачем пожаловала?

– Пожалобиться хотела о том, что в лифтовых кабинках безобразники кнопки поджигают, мочатся и прочие безобразия творят! Житья от их хулиганства нет, а это всё на нас, диспетчерах, отражается!