Скоро полночь

Роулз страшно злился по поводу исчезновения тех пресловутых двух страничек. Что же он сумел услышать в разговоре с негоциантом или кем-то из его спутников такого, что это требовало изъятия записей? В коротком, наверняка достаточно формальном разговоре. Причем ведь и с глазу на глаз он ни с кем не беседовал. Уж это комиссар сумел выяснить. Или в присутствии капитана парохода, или сотрудников таможни и портовых властей. Речь явно не шла о взятке за провоз контрабанды, за сход на берег по фальшивым документам…

Но что-то ведь наверняка было? Одна, может быть, единственная фраза, невзначай брошенная, но потом, при здравом размышлении, показавшаяся Сэйпиру опасной. И потребовавшая всего последующего.

Невозможность понять что-то вполне очевидное, наверняка лежащее на поверхности, терзала и мучила сильнее, чем раздувший щеку флюс.

Приплывшие вместе с Сэйпиром русский и немец, тоже взятые под плотный надзор, удивляли только одним. Той стремительностью, с какой они сумели встроиться в не сулящую деловых успехов обстановку прифронтовой колонии, испытывающей сильные сомнения по поводу своей ближайшей судьбы Это тоже было проверено. Хозяин дома, на базе которого была устроена таверна, никаких подозрений в смысле лояльности не внушал. Капиталовложения в начатый с нуля бизнес не превышали задекларированных на таможне сумм господ Давыдова и Эльснера.

Но как мгновенно, лихо и, главное, успешно все было раскручено. Без всякой помощи со стороны коренных жителей колонии, в том числе и обладающих властью.

В любом другом случае Роулза внезапно устроенная и мгновенно процветшая таверна едва ли могла заинтересовать. Но ему хватило квалификации сообразить, насколько профессионально сработали чужаки. Складывалось впечатление, что они ехали сюда с конкретной целью и на подготовленную почву. Одна лишь условная фраза — и все завертелось!

Одним словом, он предпочел считать Сэйпира и его попутчиков членами одной организации. И вести себя соответственно.

…Кирсанов слежку за собой заметил в первые же дни. Не Москва здесь и не Петербург, где в распоряжении охранных отделений имелись сотни квалифицированных филеров, могущих водить одного клиента хоть вдесятером, постоянно сменяя друг друга. В этом небольшом, по российским меркам, губернском городе даже очень хорошая наружка шансов против специалиста не имела.

Павла это вполне устраивало. Он специально вел себя вызывающе, почти на грани. Разве только не просил прикурить у сопровождающих, с соответствующими намеками. Однако для обычного агента его поведение служило скорее свидетельством беспечности, означающей в итоге непричастность. Так они и докладывали Роулзу.

Давыдов и Эльснер тоже никак себя не компрометировали. Занимались исключительно своим бизнесом, встречались разве что с поставщиками. Даже просто прогуляться в город выходили изредка, причем по одному. Примерно раз в неделю навещали самый изысканный бордель, где девушки были на подбор, и приличный джентльмен гарантированно не опасался подхватить что-нибудь нехорошее.

С Сэйпиром за все время встретились только один раз, вполне замотивированно и очень ненадолго. Если бы они были членами организации, контакты должны были быть постоянными, чего не наблюдалось. И писем друг другу не передавали. Роулз не упустил из внимания и почтовых голубей, но и тут — увы!

Радиосвязь, к сожалению, не входила в круг представлений комиссара.

Но звездный час Саймона Роулза тем не менее наступил. Любой кропотливый и целенаправленный труд непременно увенчивается успехом.

Его наблюдатели засекли встречу объектом мужчины и женщины в глухом переулке, где взяться им было просто неоткуда. Вернее — было, но это если бы они, высадившись при помощи шлюпки с какого-нибудь судна (чтобы обойти таможню и пост самого Роулза), со своим тяжелым багажом прошли пешком значительное расстояние, для того, чтобы потом их встретил с наемным экипажем мистер Сэйпир. Очередная загадка, самого факта, впрочем, не отменяющая.

В этот день в Кейптаун официально прибыла только германская «Лорелея». Пассажиры с нее на берег не сходили и в представленных судовых документах не значились. Повода, чтобы официально допросить капитана и членов экипажа, у Роулза не нашлось, для негласного сыска не хватило времени. Наудачу посланный агент, с поручением приватно поговорить с кем-нибудь из команды парохода, успеха не достиг. Немцы оказались замкнутыми, скрытными, к англичанам и вообще-то относились неприязненно, а после начала войны против «братского народа» откровенно грубили и отворачивались.

К тому же «Лорелея» слишком быстро покинула порт. Как доставившая сюда Сэйпира с попутчиками «Царица». Вроде бы понятно, время военное, обстановка тревожная, зачем капитанам зря задерживаться, но все же…