Скромница для злодея

Она замолчала. В ее взгляде гнев сменялся сожалением и наоборот. С гневом Дьявол мог справиться – он всегда умел справляться с гневом. Но сожаление… думать о том, что она сожалеет о нем, все равно что получить удар ножом в живот.

– Одновременно заставляя меня полюбить тебя.

Это едва не сокрушило его.

– Наше соглашение, заключенное несколько ночей назад. Ты должен был дать мне герцога, а я оказать тебе любезность. Какой долг ты собирался с меня стрясти?

– Фелисити…

– Какой? – Ее ярость была подобна удару.

– Одну ночь. – Господи, он чувствует себя последним монстром! – Твое бесчестье.

Удар сердца. Затем она тихо сказала, скорее себе, чем ему:

– Никаких наследников.

Девушка безрадостно рассмеялась.

– Даже не знаю, что хуже, – произнесла она, и он услышал печаль в ее голосе. – То, что ты собирался обесчестить меня забавы ради…

– Это не забава.

– Любая месть забава. Но это не важно. В конечном итоге ничего не меняется, зато все совершенные ошибки удваиваются. – Она помолчала. – А невинные люди страдают. Я страдаю. – Чувство вины ударило его с огромной силой, а она перевела на него взгляд своих прекрасных карих глаз и добавила: – Мне делали больно тысячу раз, но ни один из них ничего не значит по сравнению… по сравнению с тобой. И правда, Дьявол.

Он потер рукой грудь там, где угнездилась боль, та, от которой он больше не надеялся избавиться.

– Фелисити, прошу тебя…

Она не колебалась ни секунды.

– Но что еще хуже, чем твой дурацкий план, это то, что я подарила бы тебе тысячу таких ночей. Тебе только стоило попросить. – Она отвернулась. – Какой же дурой я была, думая, что смогу противостоять дьяволу!

– Фелисити…

– Нет. – Она покачала головой. – Ты делал из меня дуру достаточно долго. Ты со своими сладкими речами. «Ты так важна, Фелисити»…

Господи, это правда.

– «Ты прекрасна, Фелисити»… «Ты настолько выше меня, что я едва могу тебя разглядеть, Фелисити»… Какая невероятная чушь!

Да только это не чушь. Господи, он не хотел, чтобы она так думала.

– А потом… «Нет, Фелисити, мы не можем. Я не хочу тебя губить»… – Она помолчала. – Это, конечно, лучше всего. До чего изысканно, учитывая, что в этом и состоял план. Погубить мою помолвку. Мое будущее. Меня.

«Нет. Не на той крыше. К тому времени… все, чего я хотел – защитить тебя».

К тому времени все, чего он хотел – любить ее.

Она повернулась и посмотрела на него. Глаза ее блестели от гнева, разочарования и непролитых слез.

– Знаешь, а ведь я по-настоящему начала в это верить. Начала верить, что я больше, чем все это. Начала верить, что из Конченой Фелисити может получиться Бесстрашная Фелисити. Что Фелисити из Мейфэра может заново родиться на крышах Ковент-Гардена. В твоих объятиях.

Каждое слово было ударом, как ножи Уита, брошенные ему в грудь один за другим. Ему хотелось упасть на колени и рассказать ей всю правду. Да только она давала ему шанс подарить ей жизнь, какую она заслуживает. Все, что нужно сделать – смириться с ее потерей. Все, что нужно сделать – сделать выбор не в свою пользу, а в ее.

Ее глаза сделались печальными, и он заставил себя не отводить взгляд. Не тянуться к ней. Не шевелиться.

– Я сама привела твой план в исполнение, верно? Приняла за тебя решение. Выбрала бесчестье, думая, что это принесет мне счастье. – Она презрительно фыркнула. – Думала, смогу убедить тебя, что мы будем счастливы. Что я не хочу ничего из того, если могу получить это. Как ты, должно быть, смеялся. Как ликовал.

Нет. Господи, нет! В той ночи на крыше не было и намека на месть. Ничего, касающегося его брата. Все было только о ней, и о нем, и о том, что она все, чего он когда-либо хотел. Навсегда.

Это не она заново родилась на той крыше, а он.

Но если он скажет ей это, она останется. А он не может позволить ей остаться. Не здесь. Не когда он может подарить ей весь мир.

Печаль сменилась гневом. Хорошо. Гнев – это прекрасно. Гнев он сможет перенаправить. Она это переживет. Поэтому будем раздувать гнев.

– Сказать тебе что-нибудь правдивое?

– Да, – ответила она, и он вздрогнул, услышав сорвавшееся с ее уст слово… то самое слово, что звучало у него в ушах, когда он занимался с ней любовью. Слово, означавшее, что они вместе. Что они партнеры. Слово, означавшее, что он дарит ей наслаждение, и предрешившее их будущее.

Но у них нет общего будущего. Оно есть только у нее. Он мог бы подарить ей будущее. И настоящее тоже. И она этого заслуживает. Она заслуживает всего.

– Скажи, – произнесла она голосом гневным и неистовым. – Скажи мне правду, лжец.

И он сделал то единственное, что мог. Отрезал ее от этого мира, который ее не заслуживал. Освободил ее.

Он солгал.

– Ты стала идеальной местью.

Она застыла, глаза ее сузились от жаркой ненависти, даже близко не походившей на ту, что он испытывал к самому себе, ту, что сочилась сквозь него, оседая в мышцах и костях, лишая его последних остатков радости, какие еще могли у него быть.

«Ненависть – это хорошо, – сказал он себе. – Ненависть – это не слезы».

Но еще это не любовь.

Он украл у нее любовь, как вор. Нет, не у нее. У себя.