Скверное дело

— К вам приходили? Вы, извините, если буду касаться. Женская красота, сами понимаете…

Берестова усмехнулась: — Они к отцу скорее приходили. Мы историей Византии интересуемся.

— Давно, это?

— Что давно?

— Интересуетесь…

Берестова вскинулась гордо. Такого Балабуев не ждал. Видно, затронул струны. И сейчас заспешил. — Простите, что вот так… формально… лучших слов не нашел… Значит, взаимный интерес. Так можно подумать?

Как вспыхнула Берестова, так и погасла. Сидела спокойно. — Штучка. Глядит то как. Вроде, скромница, а взгляд… того и гляди, цапнет… — Подумал Балабуев — Может, истинно верующие, простите за вопрос? Не обращайте внимания, если не хотите. У нас теперь свобода совести. Насчет адвоката, наш долг предупредить. А насчет батюшки или муллы — сугубо личное дело.

— Рукописи у нас были. — Берестова отвечала просто. — Вернее, копии с рукописей. Вот Павел Николаевич интересовался. С пользой для музея.

— А Плахов? — удивился Балабуев. — Он ведь в музее главный.

— Не могу сказать. Отец дела вел. Он в больнице сейчас.

— Вот как. Ну, что же, скорейшего выздоровления. Что у него за болезнь, можно узнать?

— Вы его не беспокойте. Нельзя ему. Если что, через меня. У него с почками плохо. А я приблизительно знаю. Павел Николаевич наши материалы изучал, хотел по ним доклад сделать.

— Для науки, конечно… Но вы… сколько лет прошло. Когда, эта Византия… эти рукописи… Долог путь.

— Для вас долог. — Подчеркнула Берестова. — И вновь ощутил Балабуев взгляд своей собеседницы. Она и не скрывала.

— Извините, если я не так скажу. Сколько лет прошло. Хоть время было такое. Журнал Науку и жизнь — все читали, интересовались.

— Корни наши оттуда. Из Византии.

— Через столетия? При нашей бурной истории? Воображение нужно иметь. Англичане, или голландцы всякие, это я понимаю. Там все в церковных книгах записано. Когда родился, где крестился… Умер… Почил… А у нас, паспорт потеряешь, сколько нервов уйдет. А тут история…

— Для нас, получается, исключение. Вы у отца спросите, он эти дела вел.

— Сами говорите, в больнице, нельзя беспокоить.

Берестова достала платочек и вытерла уголки глаз.

— Извиняюсь, — только и сказал Балабуев. — Может, воды? Ну, если захотите… Значит, весьма возможно, ваша родословная оттуда. Эх, у кого бы точнее узнать. Слушайте, ваш Плахов, как раз в те края направляется.

— Куда?

— В Турцию.

— А то Византия.

— Места те же. Волшебные. Ну, это я так к слову. Что же такое с Кульбитиным могло случиться? Вы и на похоронах были и далее, обменивались мнениями.

— Не знаю. Может, хулиганье…

— Может. А в музей вы последние дни не наведывались?

— Не была. Я же говорю, отец болеет.

— И всякие ваши рукописи, документы никуда не исчезали? Хоть батюшка всем этим ведал, но, может, слышали. Потому спрашиваю, портфель Кульбитина побывал в чужих руках. Что там было — неизвестно, а нашли мы его пустым.

— Не знаю.

— Батюшка знает, но не велено тревожить. — Отметил Балабуев вскользь.

— Очень прошу. — Взмолилась Берестова.

— Учту и поступлю соответственно. Хоть, сами понимаете, свет нужно пролить… Может, в рукописях что и было. Скажите, а сами вы Кульбитину ничего не передавали? Ни о чем не просили?

— Нет, ничего.

Но в голосе что-то дрогнуло, и Балабуев тут же взял след. — Потому что в журнале у покойного есть данные, будто он по вашей просьбе проводил некие исследования.

— Это личное.

— Личное? Может, посвятите меня. Учтите, все, что к делу не относится, из этого кабинета никуда. Ни гу-гу. На исповеди тайну не хранят, как у нас. Но если с пользой для раскрытия преступления, я должен знать.

— Сугубо личное. — Еще раз подтвердила Берестова.

— Даже намекнуть не хотите? — Балабуев все еще придерживался дружеского тона, но голос заметно отвердел. — Павел Николаевич на работе занимался, а вы говорите личное.

Берестова колебалась. — Потом, может быть. А пока не могу.

— Потом поздно будет. А сейчас это знаете, как называется? Сокрытие улик.

— Не могу.

Балабуев взял официальный тон. — Ну что же. Вот мой телефон. Надумаете, скажете. А пока прошу из города не отлучаться. Расписку с вас не беру. Рассчитываю на вашу сознательность. А отца вашего, с учетом сложившихся обстоятельств, придется побеспокоить.

— Не нужно.

— А как прикажете? Или мы по хорошему, можно сказать, по дружески. Или…

Пошла долгая пауза, за время которой Берестова успела осушить глаза и нос. — Отца к пересадке почек готовили. Взяли у меня в больнице анализ, как у возможного донора. И вот что…

Балабуев налил в стакан воды и предложил. — Выпейте, — но Берестова затрясла головой. — Оказалось, что я не то, что в доноры не гожусь, а еще… не отец он мне.

Тут и Балабуев удивился. По крайней мере, так это выглядело. — В лаборатории сказали, не гожусь. Как же так? Ведь родственники ближе всех подходят. А кто вам сказал? Никакие вы не родственники. Близкие люди, может быть. Но не биологические родственники.

— Ах, подлецы. Еще говорят, медицинская тайна. И вы Павлу Николаевичу отдали этот материал на проверку?

Берестова кивнула. — И Павел Николаевич подтвердил?

— Сказал, скорее всего ошибка.

— То есть отец он вам?